The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Этот отрывок дает возможность иначе взглянуть на отчужденность Плат в Англии. Что интересно, Плат это никогда не казалось важной темой. Она иногда позволяла себе несколько слов в письмах матери или американским друзьям о нечистоплотности и зловещей обстановке английских кухонь и ванных комнат, но, кажется, была полна решимости принять дискомфорт своей второй родины благосклонно. После разрыва с Хьюзом ничто не держало ее в Англии, но она никогда не думала о возвращении в Америку. В суровой Англии Плат нашла убежище от (как она это назвала в романе «Под стеклянным колпаком») «материнского дыхания пригородов» Америки Эйзенхауэра. Здесь ее насмешливый ум смог расцвести, и ее творчество вырвалось из оболочки покорного маньеризма, окутывавшей ранние произведения. Проявление «истинной сущности» писательницы произошло после отшелушивания американской идентичности Плат наряду с другими «ложными» идентичностями, которые она отбросила. Она не написала – и не смогла бы написать – «Под стеклянным колпаком» или «Ариэль» в своем родном Массачусетсе. Безжалостный голос поэтессы, написавшей «Ариэль», - это голос поэтессы, избавившейся от своего американского акцента.

Когда Плат приехала в Англию, в Кембридж, по программе Фулбрайта, акцент был еще силен. Ее соотечественница-американка, студентка магистратуры Джейн Бэтцелл Копп, вспоминает подозрительные «американизмы» Плат с видом сестры, которая сама научилась вести себя на публике и не демонстрировать маленькие дешевые семейные привычки. Она c особым презрением подчеркивает, каким «моральным падением» был бело-золотой чемодан «Samsonite», вызывавший (сообщает Копп) «изумление, недоверие и желание шутить у британцев», когда они видели ее с этим чемоданом на уныло-серых железнодорожных платформах. Воспоминания Копп опубликованы в книге «Сильвия Плат: Женщина и творчество», антологии статей о Плат под редакцией Эдварда Батчера, изданной в 1977 году. Другой соавтор, покойная Доротея Крук, которая была любимой преподавательницей Плат в Кембридже и мемуары которой исполнены любящей симпатии, тоже подчеркивает экзотичность Плат как девушки «всегда аккуратной и свежей, в очаровательной женственной одежде, в той одежде, которая заставляет вас смотреть на девушку, а не на ее наряд, волосы – до плеч, но так аккуратно причесаны и заколоты, их удерживает на месте широкий ободок в виде короны… Эта очаровательная американская аккуратность и свежесть – вот что я в первую очередь вспоминаю о ее физическом облике». На фотографиях в различных биографиях Плат, в «Письмах домой» и в «Дневниках» она выглядит так, как ее описала Крук. Благодаря сияющим белокурым волосам и нежному округлому личику она заставляет вспомнить рекламу мыла и дезодорантов 1940-х и 50-х годов, где непременно присутствовали слова «нежный» и «свежий». Сопоставим эту картину с тем, как Альварес описывает Плат в ночь их последней встречи, в канун Рождества 1962 года, за два месяца до ее смерти. Плат – больше не блондинка (прежняя белокурость была искусственной) и больше - не изумительная чистюля. Альварес пишет:

 

«Ее волосы, которые она обычно закалывала в тугой узел школьной директрисы, были распущены. Они спускались прямо до талии подобно шатру, придавая ее бледному лицу и худощавой фигуре вид необычайной опустошенности и погруженности в себя, словно она была жрицей, которую опустошили ритуалы ее культа. Когда она шла впереди меня по коридору, а потом – вверх по лестнице в свою квартиру (она занимала два верхних этажа в доме), ее волосы источали сильный запах, резкий, как у животного».

 

Еще один признак трансформации можно найти в магнитофонных записях поэтического вечера, которые сделала Плат – одну в Массачусетсе в 1958 году, а другую – в Лондоне в конце 1962 года для ВВС. На записи в Массачусетсе она читает юным, слегка декламаторским голосом с бостонским акцентом. Чтение приятное, немного скучное. Запись для ВВС невероятна: все, кто ее слышал, не могли не испытать потрясение. Элизабет Хардвик составила подробное описание этого редкого свидетельства:

«Прежде я ничего не знала о поэтических чтениях, если не считать своего рода знаниями знания об одежде, бороде, девушках, плохом или хорошем состоянии поэта. Но меня ошеломило чтение Сильвии Плат. Это не было похоже ни на что, что я могла бы себе представить. Ни следа скромного, замкнутого в себе, веселого Вустера, Массачусетса Элизабет Бишоп, ничего от пережеванной плоской Пенсильвании Мериэн Мур. Вместо того эти горькие стихи – «Папочка», «Леди Лазарь», «Соискатель», «Лихорадка 103» - были «красиво» прочитаны, выброшены в полный голос всплеском идеальной дикции, завораживающие модуляции – закругленные, быстрые и выверенные, с точными интервалами. Бедный замкнутый Массачусетс был стерт. «Я сделала это снова!». Четко, безупречно, приводя в замешательство. Казалось, что она стоит на банкете, подобно Тимону, и кричит: «Сюда, собаки, и лакайте!»».