The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Жизнь, конечно, никогда не завладевает полностью чьим-либо вниманием. Смерть всегда остается интересной, притягивает нас и манит. Как сон необходим для нашей физиологии, так депрессия кажется необходимой для экономии наших душевных сил. Каким-то таинственным образом Танатос питает Эрос, сколь же и противостоит ему. Два этих принципа действуют в тайном согласии: хотя в большинстве из нас преобладает Эрос, ни в ком из нас Танатос не преодолен полностью. Как бы то ни было, и в этом - парадокс самоубийства, взять чью-то жизнь – значит действовать более активно, решительно, «эротично», чем беспомощно наблюдать, как у человека забирает жизнь неизбежная смерть. Таким образом, в самоубийстве задействована наша ненависть и наша любовь к смерти: на каком-то уровне, вероятно, мы можем завидовать самоубийце, даже если его жалеем. Часто звучал вопрос: была бы поэзия Плат столь популярна в мире, если бы она не покончила с собой? Я склонна согласиться с теми, кто отвечает отрицательно. Стихотворения, одержимые смертью, трогают нас и заряжают током, потому что мы знаем, что произошло потом. Альварес заметил, что поздние стихи читаются так, словно написаны после смерти, но мы читаем их так потому, что смерть действительно произошла. «Когда я говорю о погоде / Я знаю, о чем говорю», - пишет Курт Швиттерс в дадаистском стихотворении (которое я процитировала полностью). Когда Плат говорит о желании умереть, она знает, о чем говорит. В 1966 году Энн Секстон, совершившая самоубийство через одиннадцать лет после Плат, написала стихотворение под названием «Желание умереть», в котором появляются такие удивительно о многом говорящие строки:

Но у самоубийств особый язык.

Подобно плотникам, они хотят узнать, что за инструменты.

Никогда не спрашивают, зачем строить.

 

Когда в начале стихотворения «Леди Лазарь» Плат с ликованием восклицает: «Я сделала это снова», и далее в стихотворении пишет:

Умирание -

Это искусство, как всё остальное.

Я делаю это исключительно хорошо.

 

Я делаю это, чтобы почувствовать себя в аду.

Я делаю это, чтобы почувствовать себя настоящей.

Полагаю, можно сказать, что я услышала зов,

 

мы можем лишь разделить ее восторг. Мы знаем, что перед нами – истинный архитектор.

VIII

 

 

Мы с Олвин наконец-то подошли к дому на Фицрой-Роуд, где покончила с собой Плат. Я сразу же его узнала – эту фотографию непременно публикуют во всех биографиях Плат, и овальная голубая керамическая пластина с надписью «Уильям Батлер Йетс, 1865–1939, ирландский поэт и драматург, жил здесь» - навязчиво упоминаемая (но все равно удивительно неуместная) подробность. Номер 23 стоял в ряду трехэтажных кирпичных домов с белой лепниной вокруг окон, на цокольном этаже и на уровне второго этажа. Плат арендовала дюплекс на втором и третьем этажах и прожила там от силы два месяца с детьми. «Теду было велено в сентябре покинуть Корт-Грин. В начале октября он приехал, чтобы забрать свои вещи», - лаконично пишет в «Горькой славе» Стивенсон, и два месяца спустя Плат переехала с детьми в Лондон. Период распада брака Плат и Хьюза – радиоактивный центр всех биографических исследований о Плат. Здесь спрятана обогащенная руда, которую биографы пытаются добыть у Хьюзов. Если дневники того периода, которые Хьюз уничтожил или потерял, находятся вне пределов их досягаемости, остаются еще безумные письма, которые Плат писала матери и друзьям о своих бедствиях, ревности и ярости, вызванной неверностью Хьюза. Кроме того, есть свидетельства двух подруг, Элизабет Зигмунд и Клариссы Роше, которые были наперсницами Плат во время ее бедствий Медеи. Они выступили защитницами «хрупкой милой Плат» против бессердечного Хьюза. Каждая из них опубликовала мемуары, и обе навлекли на себя вечную враждебность и презрение Хьюза, благодаря чему благодарные биографы и журналисты получили много ярких историй. Зигмунд, которая жила в Северном Девоне и видела Плат чаще, чем Роше, сообщила знаменитую подробность:

«Потом вдруг, поздно вечером, пришла Сильвия с Ником в переноске, изменения в ней шокировали. Она повторяла: «Мое молоко высохло. Я не могу кормить Ника. Мое молоко исчезло».

В конце концов, она сказала мне, что Тед влюбился в другую женщину, что она знает Ассию и та внушает ей ужас. Она плакала и плакала, хватала меня за руки и повторяла: «Помоги мне»!

Что я могла сделать? Никогда в жизни не чувствовала я себя такой беспомощной. Она кричала: «Тед лжет мне, он лжет мне всё время, он превратился в подлеца». Но самые пугающие ее слова: «Если вы отдаете кому-то свое сердце, а он ваше сердце не хочет, вы не можете забрать его обратно. Оно утрачено навсегда»».