The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Художественная литература создается под давлением внутренного допроса, подобного допросу Ланцманна. Поэты, романисты и драматурги заставляют себя, вопреки ужасному сопротивлению, рассказывать о том, что все остальные запирают в безопасности своих сердец. Тед Хьюз во вступлении к сборнику короткой прозы Плат «Джонни Паника и Библия снов» пишет о «странном конфликте между тем, чего от нее ожидали и что в конце концов получили». От Сильвии Плат ждали покорности. Благовоспитанные студенческие достижения 1950-х превратились в ужасающие стихи сборника «Ариэль». В «Папочке» Плат пишет:

Я думала, что каждый немец – это ты.

И язык непотребств -

 

Мотор, мотор

Толкает меня с пыхтением, как еврейку.

Еврейку в Дахау, Аушвиц, Бельзен.

Я начала разговаривать, как еврейка.

Думаю, я могла бы быть еврейкой.

 

«Папочка» был воспринят неоднозначно. Некоторые критики винят Плат в апроприации Холокоста в личных целях. «Что бы ни делал с ней отец, это было не то же самое, что немцы делали с евреями, - пишет Леон Визельтер в «The New York Review of Books» (1976 г). «Метафора неуместна… Знакомство с темой ада нужно заслужить, а не предполагать». Покойный Ирвинг Хоу в своей книге «Решающий довод» (1973 г.) пишет: «Есть что-то чудовищное, крайне несоразмерное в том, что спутанные эмоции по отношению к отцу намеренно сравниваются с исторической судьбой европейских евреев, печально, если такое сравнение делается ни с того, ни с сего». Шеймус Хини пишет в своей книге «Власть языка» (1989 г.): «Стихотворение вроде «Папочки», сколь бы мастерски написанным мы его ни признали, и сколь бы простительна ни была его жестокость и мстительность в свете отношений поэтессы с отцом и матерью, так бесчинствует при таком попустительстве с историей горя других людей, что просто превышает лимит своего права на нашу симпатию». С другой стороны, Джордж Стайнер воздает Плат должное за «акт отождествления, полного соединения с истязуемыми и зверски убиваемыми». В своем эссе «Умирание как искусство» (1965 г.) Стайнер пишет о ней как о «представительнице плеяды современных поэтов, романистов и драматургов, которые сами никоим образом не были связаны с Холокостом, но сделали больше всех, чтобы противостоять всеобщей склонности забыть лагеря смерти». Он называет «Папочку» «одним из очень немногих стихотворений, которые известны мне на любом из языков и приближаются к последнему ужасу». Но все же, после этого, назвав «Папочку» «Герникой» современной поэзии, Стайнер начинает беспокоиться. Что-то ему тут кажется неправильным и тревожит. «Законны ли эти окончательные стихотворения?» - задает он вопрос, а потом разворачивается на 180 градусов – то, что Хоув критикует и воспринимает как «разрушительное для его прежнего сравнения с «Герникой», - спрашивает: «В каком смысле любой человек, который не является участником событий и живет намного позже, совершает тонкое присвоение, вызывая эхо и ловушки Аушвица, присваивая чудовищность готовой эмоции для реализации своего частного замысла?». Три года спустя в статье о «Папочке» для «Cambridge Review» Стайнер по-прежнему задается этим вопросом: «Какое

экстратерриториальное право было у Сильвии Плат – она была ребенком, пухлой американской девочкой с золотыми волосами, когда поезда ехали – какое она имеет право получать вдохновляющий ужас от пепла и детских башмачков?... Имеет ли кто-то из нас право обнажать свои личные катастрофы, словно мы – в Аушвице?».