The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Мое исчерпывающее отношение. В конце рассказа Борхеса «Алеф» рассказчик идет в подвал дома, где он переживает опыт встречи со всем на свете. Он видит все места сразу со всех углов: «Я видел тигров, поршни, бизонов, морские приливы и армии, я видел всех муравьев планеты… Я видел циркуляцию моей темной крови». Писательский кризис возникает из-за безумного стремления войти в этот подвал, автор, пишущий свободно, довольствуется пребыванием в прилегающей мансарде частичного выражения, говорит то, что «приходит в голову», и согласен принять тот факт, что это может не быть – не может быть – полностью правдой, принимает риск того, что его могут понять превратно. Я тоже много дней безрезультатно ошивалась возле этой двери. Я рассматривала свой ревизионистский нарратив, и мне он казался неполноценным. Все другие нарративы тоже казались мне неполноценными. Как можно увидеть всех муравьев на планете, если на ваших глазах – шоры нарратива? Но когда я ехала на поезде в Дарем, я еще не заразилась этой болезнью (философов?), поэтому читала с восторгом и упоением машинописный текст лекции, которую Энн прочла в Торонто в прошлом октябре. Она называлась «Создание «Горькой славы»», и здесь зачаточная бессвязная речь интервью в Женском клубе Университета была собрана в связный и яркий текст. Здесь голос был силен и четок, тон – уверенный.

Лекция начинается с обсуждения параллелей, которые Энн видит между собой и Плат. «Мы с Плат родились с разницей в несколько месяцев, осенью и зимой 1932 и 1933 года, - пишет она. – Общая черта: у нас американские родители немецкого происхождения, хотя ее происхождение, в отличие от моего, было чисто тевтонским. Наши отцы были профессорами университетов. В детстве мы посещали аналогичные государственные начальные школы, подростками мы в один и тот же год (1950) окончили среднюю школу для представителей среднего класса, готовящую к поступлению в колледж». Затем Энн продолжает:

 

«У нас были одинаковые идеологические и социальные предубеждения. Мы обе воспитывались в замкнутой академической среде, в которой успех в школе, за которым следовало гуманитарное образование в колледже, казалось, гарантировал нам в будущем бурное личное счастье и полезность для общества. Наши заботливые матери поощряли нас думать о себе как об «особенных». В колледже (я поступила в Мичиганский университет в тот год, когда Сильвия приступила к учебе в Смит-Колледже), предполагая, что жизнь подарит нам счастливое замужество и детей, которые не будут доставлять хлопот, мы были твердо намерены использовать свои таланты наиболее эффективным образом. Я до сих пор мирюсь со своими юношескими эгоистичными характерными для американцев амбициями – стать «великой»… Думаю, к вопросу Сильвии я впервые вернулась, прочитав ее «Письма домой». Что было у меня общего с Сильвией Плат в 1950-е – несомненно, это брак с англичанином и переезд наивной молодой женщины из прогрессивной процветающей Америки в Англию, одержимую классовыми предрассудками и истощенную войной. Подобно многим, начав изучать жизнь Плат, я предположила, что ее проблемы были связаны с тяжелой необходимостью приспосабливаться, тем более, что она была женщиной. Я поняла, что мои собственные бедствия, повергающие в оцепенение, в Англии после замужества в значительной мере были вызваны тем, что обычно называют «культурным шоком». Даже в 1950-е американки намного опережали своих сверстниц касательно того, что ожидали от себя и для себя…Я полагала, что Сильвия Плат, воображая, что она в британском обществе – как дома, фактически недооценивала свою защитную наивность, особенно – в среде британских интеллектуалов».

 

После этого вступления Энн переходит к исповеди о своей собственной защитной наивности и рассказу о том, как она позволила поймать себя в паутину, из которой до сих пор пытается выпутаться. Всё начиналось сдержанно и скромно, как обычно и происходят такие вещи. В 1985 году Энн приняла предложение написать короткое биографическое исследование о Плат (примерно на сотню страниц) для серии издательства Penguin под названием «Жизнь современных женщин». К осени 1986 года она закончила черновик и решила послать первую и последнюю главы Теду Хьюзу, чтобы получить его комментарии. Она немного была знакома с Хьюзом по миру английской поэзии. Но Хьюз находился за границей, а его жена Кэрол позвонила Энн и предложила ей послать эти главы Олвин. Энн так и сделала, и вскоре ей позвонила сама Олвин. «Она сказала, что то, что я написала, во многом неверно, но ей нравится мой холодный лапидарный стиль, не могу ли я зайти к ней на следующей неделе, чтобы обсудить книгу за ланчем?».