The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Вернувшись в Лондон, Энн приступила к работе над биографией, которую задумала. Теперь она знала, куда двигаться, и не нуждалась в джинне-наставнике. Она знала, что делает, и решила работать одна. Отправила Олвин обратно в лампу. Естественно, Олвин возвращаться туда отказалась. На следующие несколько лет Энн и Олвин сцепились в смертельной неравной схватке за книгу. Попытки Энн вернуть ее себе – быть автором своей собственной книги – потерпели крах, она потеряла власть над текстом, когда заключила дьявольское соглашение с Олвин. Олвин не ослабляла железную хватку. Энн постоянно заставляли отступать, идти на компромисы, отказываться от чего-то, что она хотела использовать, добавлять что-то, что ей хотелось пропустить. Олвин не позволяла Энн отказываться от предложенных ею свидетельских показаний против ответчицы. Слабые трепыхания Энн на булавке, ее попытки сопротивляться Олвин только увеличивали презрение и гнев Олвин. К 1988 году страсти достигли такого накала, что «коллаборанты» отказались говорить. Тогда, учитывая, что книгу, похоже, ожидала судьба всех остальных неудачных биографий Плат, в дело вмешался Питер Дэвисон, и его предложение стать окончательным арбитром приняли обе женщины. В 1989 году текст был наконец дописан – Энн была не уверена, что хочет публиковать его под своим именем: «У меня были серьезные опасения насчет того, могу ли я представить книгу как свое произведение, а не написанное в соавторстве с Олвин Хьюз». Дэвисон заверил ее, что книга была «по сути моей» (действительно, большую часть текста написала я)», и убедил ее позволить издать книгу под ее именем. Она согласилась, но написала Авторское предуведомление, чтобы известить читателя о присутствии Олвин в тексте. Когда Олвин прочла предуведомление (следует признать, с моей стороны это был едва слышный отказ от прав, - пишет Энн, - двусмысленность которого она поспешила отметить»), она его не приняла: «Страдая от незамедлительно отозванного разрешения цитировать письма Плат, опубликованные и неопубликованные, она в последнюю минуту заменила существующее Авторское предуведомление, что заставило читателя думать, что книга появилась после исправлений и улучшений со стороны Олвин и была принята благосклонно».

II

 

 

Поезд в Дарэм был мощным экспрессом, и в отличие от болезненных поездов, в которых я тряслась раньше (и собиралась снова трястись через несколько дней), он приехал в Дарэм по заснеженной стране без происшествий. Но поездка длилась почти четыре часа, у меня было время прочитать и перечитать другие статьи Энн, чтобы подготовиться к интервью с ней в ее доме. Одна из них – голубая аэрограмма, которую я получила от нее в конце января, через несколько дней после телефонного звонка:

«… Мы никогда не касались темы жертв. Думаю, самоубийство Сильвии опустошающе подействовало на всех, кто был с нею связан, включая ее биографов….все мы страдали от травмы связанной вины. Мой спор с Сильвией, по сути, имеет морально-философский характер: для меня никакое искусство, никакое «великое стихотворение» не стоит стольких человеческих страданий. В конце концов, в мире и так достаточно страданий, чтобы еще и создавать их ради внутренней психологической драмы. Думаю, Сильвия, которую вдохновила на это ее психотерапевтка-фрейдистка Рут Бойчер, действовавшая из наилучших побуждений, сочла свою собственную психологическую драму (слово, которое я предпочитаю «мифологии») столь опьяняющим и вдохновляющим источником поэзии, что утратила всякое чувство соразмерности. Идея о том, что «соразмерность» имеет право на какое-то место в Великом Искусстве, конечно, подвергается анафеме в среде современных романтиков. Но вера в «Искусство» такого рода, в так называемый «риск» искусства и экзистенциальную дилемму художника (гениальность или смерть), по-моему, сходна с верованиями религиозных фанатиков-фундаменталистов. В конце концов (через Ницше, Вейнингера и других немцев-австрийцев угасающей империи Габсбургов) это привело к возвышению Гитлера или баптистских диктаторов (Саддам – лишь один из них), которые угрожают самой ткани социума невыносимым абсолютом. Я не согласна с Альваресом, с Плат, с Тедом Хьюзом (вероятно), когда они утверждают, что поиск абсолюта связан с поиском истины. Истина по своей природе разнообразна и противоречива, это часть потока истории, который нельзя заключить в речевые рамки. Единственный настоящий путь к истине – через сомнения и толерантность. К несчастью, философский скептицизм также может перерасти в маньеризм, а сомневающийся лидер – обычно плохой лидер.