The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Но всё же, когда мы думаем о смерти Плат на рассвете в равнодушном Лондоне, на ум приходит почему-то скромный Массачусетс. В идее смерти вдали от дома есть особый пафос, заложенный в предположении, что именно чужбина способствовала гибели, возможно, даже стала ее причиной. Иностранное таит угрозу, опасность: если бы он или она остались дома и не пили ту воду, не сели в тот старый автобус, который ехал над ущельем, не решились зайти в то злополучное кафе. В воспоминаниях Альвареса тоже присутствует нарратив «если бы» самоубийства Плат. Первую попытку самоубийства, в 1953 году, Плат совершила буквально дома, на лужайке возле дома матери, и выжила. Вдали от дома она умерла. Альварес верил, что Плат не хотела умереть, что ее смерть «наступила нечаянно, по ошибке и слишком быстро» и была «криком о помощи», который дал фатальную осечку. Убийственная связь событий, для которой неумолимый холод, замерзшие трубы, отсутствие телефона, вирусные инфекции детей и Плат были чем-то вроде зловещей фоновой музыки, вырвала ее из мира, который она не намеревалась покидать. Она покинула мир униженной. Так запомнил ее Альварес во время своего последнего визита в ее квартиру, так он ее увидел накануне ее смерти - она была трогательна и истощена.

«Горькая слава» обостряет противоречие между большой, могучей женщиной в броне из сборника «Ариэль», которая «ест мужчин, как воздух» и «обожает фашиста», и маленькой разбитой американской девочкой в холодно-белой, скудно меблированной квартире, которая подходит к плите, включает газ и кладет голову в духовку на свернутую скатерть, которую туда положила. Свернутая скатерть – новая подробность, полученная из письма врача Плат Джона Хордера, который писал о внушавшем опасения психическом состоянии Плат за несколько недель до ее смерти, еще свидетельство – хлеб и молоко у кроватей ее детей, о чем сообщила Джиллиан Бекер, новая английская подруга, принимавшая Плат с детьми в своем доме в ее последний уик-энд и пытавшаяся удержать от возвращения на Фицрой-Роуд. Парадоксальным образом яркость, с которой «Горькая слава» описывает пафос и ужас смерти Плат, вызвала еще больше оскорблений в адрес издания, закрепив нарратив Плат, над которой после смерти издевалась враждебная золовка, как при жизни издевался вероломный муж. «Такова она по-прежнему - хрупкое, симпатичное создание, которому угрожает крах», - писал о Плат в «Independent» 19-го апреля 1989 года Рональд Хейман, один из наиболее последовательных гонителей Хьюзов. Сколь бы ни было нелепым это описание авторки «Ариэль» и «Под стеклянным колпаком», оно отражает популярную фантазию о Плат: выражает потребность публики видеть Плат жертвой, ее желание навязать схему Генри Джеймса «Американская невинность против европейской развращенности» (скажем так: Плат – как Изабель Арчер, а Хьюз и Олвин – как Гилберт Осмонд и мадам Мерль) в битве пылкой мертвой девушки с призрачными английскими отношениями.

Когда я пишу слово «призрачные», чувствую, что подбираюсь ближе к центру тайны: почему общественное мнение без колебаний перешло на сторону Плат и ополчилось против Хьюзов, почему мертвую предпочли живым. Мы выбираем мертвых из-за своей связи с ними, отождествляем себя с ними. Их беззащитность, пассивность и уязвимость – наши собственные. Все мы стремимся к состоянию пустоты, состоянию безвредности, в котором нас вынуждены любить, мы становимся хрупкими. Лишь ценой огромных усилий мы поднимаемся, чтобы действовать, сражаться, бороться, перекричать ветер, сминать цветы при ходьбе. Вести себя, как живые люди. Соперничество между Плат и Хьюзом – это соперничество между двумя принципами человеческого существования. В своем стихотворении «Баран» Тед Хьюз пишет о ягненке, который ни с того, ни с сего умер вскоре после рождения:

Нельзя сказать,

Что он не смог бы преуспеть, он родился

Со всем, кроме воли —

Которая могла быть изуродована, словно конечность.

Смерть была ему более интересна.

Жизнь не могла его вниманье привлечь.