The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Олвин с облегчением прекратила конфликт, погладив шелковые волосы Фриды (ребенок всё это время сидел у нее на коленях) и сказав: «Но нам не следует разговаривать так над ее сладкой головкой». Фрида была готова идти спать, Сильвия молча схватила ее, поднялась по лестнице и больше не появлялась. Олвин пошла спать позже, очень раскаиваясь. Ее разбудил на рассвете отъезд брата с семьей».

 

Можно заметить, что именно молчание Плат нервировало Олвин. Как мы помним, у Хьюза подлинность – истинное «я» - ассоциировалась с молчанием. Но в данном случае молчание воспринимается (как Лир воспринимает его у Корделии) как агрессия. Олвин вербально атакует Плат, но слова Олвин – только слова: это бессловесность Плат (Медузы Горгоны) – смертоносное оружие возмездия. В письме, которое Олвин написала мне полтора года спустя, она вернулась к этому инциденту, подчеркивая угрожающий характер молчания Плат:

«Думаю, это был упрек раздражения. Она не произнесла ни слова, смотрела молча. Это была единственная стычка в моей жизни, когда другой человек не произнес ни слова. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было довольно агрессивно с ее стороны – оставить всё на рассвет следующего дня. Она отняла у меня возможность помириться, что я намеревалась сделать, и решительно сделала меня виноватой».

 

Под поверхностью истории Олвин о стычке в Йоркшире с ее тревожной атмосферой сведения счетов лежат глубокие раны, и одна из них, безусловно – рана, от которой никогда не могут оправиться выжившие после попытки самоубийства. Плат, как мы знаем, «ушла на рассвете» в другой день, в 1963 году. Самоубийство – это «побег», а выжившие навсегда виноваты. Они – словно проклятые, которые никогда уже не смогут ничего исправить, у которых нет перспектив амнистии. Слова Олвин: «Почему она ничего не говорит?» выражают муку и гнев тех, кого оставили в геенне огненной без права сказать хотя бы слово в свою защиту.

Конечно, на самом деле Плат «что-то сказала». 1-го января 1961 года она написала матери об этом инциденте, цитируя неприятные вещи, которые о ней говорила Олвин, и делая некоторые неприятные наблюдения об отношениях Олвин и Теда, даже, возмутительно, предполагая инцест. Письмо упоминается в «Горькой славе» («Сильвия жаловалась на сцену с Олвин характерным для нее языком крайностей»), но не цитируется. Энн Сттвенсон намеревалась его процитировать – выдержки из письма появляются в черновике ее книги – но Олвин не могла вынести того, что о ней будут говорить таким образом, и настояла, чтобы выдержки удалили, упрекая Энн в письме от 12-го декабря 1987 года за «недоброе желание оклеветать меня словами Плат». Стивенсон чувствовала, что цитата говорит сама за себя – она была столь несдержанна и неуправляема, что, в сущности, вызывала симпатию к Олвин, так же, как несдержанная брань Дидо Мэрвин в адрес Плат вызывала только симпатию к ее жертве. Но Олвин этого не понимала. Плат отказывалась поддерживать контакты с Олвин при жизни, а теперь, в смерти, углубляла рану, говоря о ней за ее спиной. Олвин, разумеется, считала это недопустимым.