The Terraforming

На протяжении всей истории российской космической программы, включая эпоху советского авангарда, мы удивлялись, как Россия выступает от лица всего мира – словно универсально-типичное или уникально-развитое общество (Соединённые Штаты разыграли ту же карту, водрузив на Луне звёздно-полосатый флаг от имени «человечества»). Сегодня не так-то легко выделить специфические и не очень черты России будущего как причины, места и следствия намеченного выше проекта The Terraforming. Может статься, что нечто, выглядящее специфической локальной причудой, на поверку станет нашей общей судьбой. Проявление, в заявке всеохватное и экуменическое, может и совершенно не поддаваться переводу или экспорту. Тем не менее из российской истории нациостроительства как терраформирования можно извлечь множество полезных уроков, которые покажут, что должно и не должно произойти дальше[124]. Удивительные завоевания (например, орбитальные станции «Салют» и «Мир») и катастрофические провалы (озёра Байкал и Карачай) – каждый прецедент равно полезен. Местный прогноз для России на ближайшие годы потенциально ничем не хуже и не лучше, чем для других регионов Земли. Удалённость от экватора, бесконечные с виду пейзажи с деревьями, жадными до углекислого газа, хорошо обороняемые северные поселения, земли, относительно недавно приспособленные под сельское хозяйство, – это скорее преимущества: земля, еда, лёд. При этом Россия нагревается на 2,5 % быстрее, чем в среднем по миру, и восстановление её экологии после серии ошибок XX века потребует столь же амбициозного проекта терраформинга[125] – а может быть, на несколько порядков амбициознее.

Строительство нации

В сибирской республике Саха (Якутия) есть Плейстоценовый парк. Сергей Зимов и его соратники мечтают воссоздать здесь субарктическую тундростепь последнего ледникового периода, чтобы с помощью синтетической биологии возродить мамонтов и повторно заселить ими область. Зачем? Мамонты едят траву и, бродя по замёрзшей земле, пробивают промёрзшую почву: так трава сможет вновь вырасти там, где сейчас ничего не растет. В свою очередь это удержит под землёй давно захваченный метан и разные жуткие заболевания – то, что может убить нас всех. Искусственные мамонты, восстановленные в крайне неблагоприятных условиях, возможно, и не станут местной бритвой Оккама, зато как-нибудь да вернут территории роль благодатных пастбищ.

Размышления приводят нас к возможности кардинально иных отношений между нациостроительством и терраформингом. Сегодня страна слишком зависима от экономики добывающих отраслей. Она не кормит перспективными инновациями прочие экономики. Тем более те уязвимы, покуда энергетические системы в масштабе планеты переходят на менее аутофагические модели: ветряная, атомная, солнечная энергии (Россия могла бы развивать и эти направления). Эти проблемы проявляют себя на радаре донельзя обособленной русской культуры и пропадают с него – в зависимости от того, как их искать. Эсхатология – больно ходкий товар в России, однако мистический фатализм – явно не про нашу программу. Коль скоро экологические противоречия носят локальный и специфический характер, они не всегда вписываются в общую картину. Им, этим предпосылкам будущих урбанистических геотехнологий, это и не обязательно. Да, нечувствительная концентрация человеческих поселений в дюжине мегаконгломератов – это часть плана, но она происходит в любом случае. В России, во всяком случае, план Эдварда Уилсона[126] по разделению Земли на две половины легче осуществить, чем объяснить.

После новой нормы