The Terraforming

Климатический кризис наступает не только из-за подчинения так называемой природы так называемой культуре; другая его причина – защита идей о природе как невинной, первозданной и внешней декорации человеческих трагедий и комедий. Понимание природы как жизненно важного источника, по определению и самой сути не искусственного, а лишь позднее растлённого культурой, – это реакционное представление, которое не противостоит современности, но составляет постоянный мотив в попытках индустриальной культуры объяснить смысл и значение собственной промышленности[31]. Скотоводство – не просто утешительное самооправдание: оно может быть пассивной атакой на саму реальность. Такая концепция природы служит гарантом общего насилия, свойственного антропоцену, в том, как он понимает культурную динамику эпохи – не столько как неуправляемый геохимический взрыв, дело наших собственных рук, сколько как наследие бесплотных моральных и аморальных нарративов. И уже на следующих стадиях натуралистические ошибки задают движение всему в разбросе от сельского хозяйства до архитектуры, предлагая паллиативную эстетику восстановления, воссоединения с утраченным интуитивным горизонтом антикоперниканской тревоги Гуссерля. Нетерпеливо-выжидательная позиция перед лицом разыгрываемых мелодрам есть серьёзная задача в проектировании жизнеспособной искусственной планетарности. Любого рода отрицание климатических изменений – это симптом простонародного гуманизма, который стоит на страже интуитивного ощущения незыблемости почвы, не позволяя победить идее Земли как динамичной планеты. Опираясь на эту почву, внутренний опыт обретает форму, где почтенные, произвольные виды культурной деятельности закреплены и, возможно, даже организованы верховными ду́хами.

Иллюзия твёрдой почвы под ногами, дающей смысл нашему существованию, возведена в высший принцип, невзирая на то что земная кора по-прежнему гнётся, трескается и сдвигается столь быстро и медленно одновременно, что мы просто не можем этого заметить. Парадоксальным образом, некоторые выражения такого гуманизма, при всей своей упрямой антропоцентричности, отрицают, что человеческие смыслы влияют на изменения мирового масштаба за границами так называемой культуры, хотя и определяют человечеству центральное положение в божественном нарративе. Подчас, когда некто посягает на эти границы, вторгаясь в природу, его обвиняют в присвоении роли Бога – таким образом, заявление о вторжении подчёркивает различие. Отрицание климатических изменений основано отчасти на постоянном отказе признать человечество частью глубокого потока искусственной планетарности – отказе, который призван защитить мировоззрение, придающее нашей культуре особое значение. Именно убеждение, что миры неподвластны изменениям, позволяет нам думать, что в данный момент мы не изменяем планету (поскольку не можем) – или, в другой вариации, если планета всё же изменяется, то всякое преобразование нашей вечной по сути родины есть извращение (проблема в том, что изменение в принципе искусственно)[32]. Важно также, что верно и обратное[33]. Не только отрицание – это отказ, но и отказ – это отрицание. Скажем так: антикоперниканское умонастроение, порочащее абстракцию, отчуждение и материальность, благоговеющее перед органическим жилищем, что построено на культурном фундаменте в свете эмпирически постигаемого горизонта, не просто приводит к отрицанию климатических изменений – это и есть отрицание климатических изменений.

Стек буквально придумал «изменение климата» [34]