Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Итак, в 1972-м Садат принял решение отправить домой советских советников. Наши возмутились, но настаивать не стали, а решили «пошутить». Тут обнаружился нюанс: советские военнослужащие в Египте делились на две категории советники (хабиры) и специалисты (мусташары). Первые пребывали непосредственно в войсках, вторые, технари, обслуживали технику и обучали египтян, как на ней работать.

Говоря о высылке, египетский президент имел в виду только советников (хабиров), а в Москве приняли решение вернуть домой всю (точнее – почти всю) военную миссию, включая мусташаров. Таким образом, после отъезда советских друзей египтяне были вынуждены самостоятельно осваивать новую военную технику и обслуживать старую. Это не всегда получалось. Рассказывали, что на базе ВВС под Асуаном, где стояли бомбардировщики Ту-16 (военный аналог Ту-104), после отъезда советских спецов подняться в воздух смогли только два самолета.

Вывозить своих из Египта в Кремле велели немедленно, за считаные дни, а то и часы. И началась эвакуация, которая сопровождалась немыслимой суетой. Как говорится, «пожар в сумасшедшем доме во время наводнения». Как рассказывали приближенные к начальству люди, неизвестно было даже, сколько всего наших в Египте и сколько их в каждой отдельной группе. Официальные цифры и реальное количество людей порой отличалось в разы.

В нашем подъезде запаниковали. Народ сновал по круглым лестничным площадкам, слышались нервные женские голоса. Покрикивали брошенные без присмотра дети. Надо было куда-то запихивать закупленные в здешних магазинах шмотки, а доставать пустые коробки было трудно.

К подъезду подкатывали автобусы. Шла быстрая погрузка людей и вещей. Говорили, что одна семейная пара, погрузив в автобус ковры, забыла про детей, что обнаружилось лишь в аэропорту. Пришлось за ними возвращаться. Над Мадинат-Насром пролетали тяжелые самолеты. Мне показалось, что грузовые. Позже выяснилось, так оно и было на самом деле. Пассажирских лайнеров не хватало. Приказали грузить людей в транспортники, предварительно снабдив их ватниками. Помните, как во время полета ласковым голосом объявляют, что температура за бортом минус пятьдесят или сколько там еще градусов. Внутри «грузовиков» не очень-то теплее.

Первые рейсы с «возвращенцами» на родине встречали с оркестром. Последующие – без музыки…

После эвакуации я остался один в десятиэтажном доме. Спасибо, что воду не отключили. В подъезде на месте консьержа сидели два автоматчика. Так меня никогда в жизни не охраняли.

Позже выяснилось, что в суматохе про меня просто забыли. Двадцать фунтов таяли. Захваченная из дому колбаса кончилась. Покупал я самое дешевое, например, арбуз, на который немедленно сбегались мелкие насекомые.

Из развлечений были пешие прогулки по окраинной каирской улице, по одну сторону которой стояли высокие дома, а по другую – катились вагончики наземного метро. Самая большая финансовая трата, фунта полтора, пошла на стирку белых брюк (военную форму мне еще не выдали). Хорошо, что пиво не люблю, а то бы совсем разорился.

Зато была масса свободного времени, которое я использовал для совершенствования арабского языка. Практически занятия заключались в том, что, задерживаясь возле лавочек, я пытался понять, о чем говорят между собой торговец и покупатель. Иногда чего-то улавливал, чаще – нет. Зато привыкал к манере разговора, к интонациям. Возвращаясь в квартиру, которая казалась тюремной камерой, записывал отдельные услышанные фразы. Иностранный язык можно учить где угодно и как угодно – и не только от усердия, но и просто от скуки.

Дальше так продолжаться не могло, и я рискнул сам поехать в риас. Ехать пришлось на двухвагонном метротрамвайчике четыре остановки. Добравшись до риаса я проинформировал – не помню кого, – что мол есть такой переводчик, которого назначили в такую-то группу, а что ему делать, он не знает. Похоже, риасовец не слишком врубился, но что-то записал, строго посмотрел на меня и велел ждать.

Не до меня там было. Согласно приказу из Москвы было велено уничтожить всю документацию, чтоб она «не досталась врагу». Ну вроде как когда в 1942 году взорвали Днепрогэс.

В риасе жгли ненужные бумаги, заодно и барановские словари. Я стоял как завороженный, глядя, как плавно перелистывались огнем страницы… Это было такое же кощунство, как сожжение иконы язычниками.

Вскоре обо мне вспомнили. Хоть было понятно, что меня просто потеряли, виноват оказался я. Спорить бессмысленно, тем более было все равно, куда повезут, куда поведут.