Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Переводить приходилось всё! Например: «Да скажи ты ему, что он мудак, пошли его…» Если задержался, то торопят, переспрашивают: «Ты его точно послал?» Тот, кого посылают, может и сам послать. Египетский мат я старательно записывал в книжечку, а потом заучивал. Помогало. Египтяне в свою очередь любопытствовали насчет русского мата и оказывались прилежными учениками.

Друг мой Саша, работавший в семидесятые в Индонезии, восхищался, до каких высот освоили русский мат местные портовые грузчики. Неплохо владеют им индийцы, благодаря развитию туризма русский мат используют турки – «приезжайте к нам в Анталью». Разумеется, его знают и в Афганистане, особенно военные и чиновники в Кабуле. Про бывшие братские соцстраны и говорить не приходится. Но это касается старших поколений.

Рядовой арабский переводчик трудился «прислугой за всё», что было малоприятно, но полезно – когда еще придется каждый миг тренировать себя в иностранном наречии.

Бывали, конечно, и счастливые мгновения. Лежишь порой под деревцем на травке в «душме» – так по-бильбейски звалась самолетная стоянка, жуешь зеленый тонкокожий лайм и смотришь, как «твой» спец Коля Тымчик на пальцах растолковывает египетскому сержанту, чего куда крутить. Следовало бы подойти и помочь, но так не хочется выползать из тени.

Вот так наслаждался я однажды покоем, и вдруг аккуратно подкатывает ко мне лет сорока седой сусального вида египетский майор и просит кое-что перевести. Кое-что оказалось письмом к его русской возлюбленной. Девушке Свете было 32 года, и у нее рос сын. Письмо было написано красивым арабским почерком без помарок. Поначалу подумалось, что у майора со Светой был скучный роман, а теперь майор своим письмом хочет с ней распрощаться. Тон письма показался слишком нежным и потому фальшивым. Заканчивал перевод уже в гостинице. Утром майор заехал за письмом и навсегда исчез из моей жизни. Вот интересно, дал ли он кому-нибудь проверить мой перевод?

Есть два стиля переводческого труда. Первый – выучил наизусть все слова-термины – и трава не расти. Он говорит – ты переводишь. У него спрашивают, ты ему переводишь. Я ему перевел, я тебе перевел, а дальше пошли вы все – и по-русски, и по-арабски.

Другой стиль иной: сначала разберись во всех этих железяках, проводах и переключателях, а уж потом толкуй, иначе говоря не переводи, а объясняй. Как, например, дословно перевести на арабский «череспериодный компенсатор малого усиления». Есть такая хрень в какой-то настройке. Этот «выражанс» мне однажды в Алжире достался. Ничего – выкрутился.

Я принял второй стиль, пытался сначала во всех технических деталях разобраться сам. В школе по физике у меня были твердые четверки (по химии в основном – трояки, по геометрии тоже, а отметки по алгебре я сам себе выставлял в классном журнале в туалете на четвертом этаже). В Бильбейсе я проходил первые «технические университеты». (Вторые проходил, когда менял карбюратор в «жигулях».) Стыдно вспомнить, какие технические вопросы задавал я Коле Тымчику и Леонтию Исакову.

По мере взросления меня как переводчика стали допускать в кабину пилота. Мне там сразу понравилось. Посидев несколько раз в кабине, узнав, где и что надо нажать, чтобы проехать по бетонной полосе метров двадцать, и как правильно катапультироваться, я попросил Ену прокатить меня на спарке – учебном самолете с двойным управлением – и дать самостоятельно порулить хотя бы минутку (вот она переводческая наглость). Андрей Васильевич с нежным изумлением посмотрел на меня, и сказал:

– У тебя там наверху … вдруг чего-нибудь …, а у меня – семья, дети.

К этой теме я больше не возвращался. Но почуял, что магия полета существует. Однажды не удержался и спросил Ену:

– А если бы сейчас мне – в летное училище?

– А тебе сколько?

– Двадцать один годик.

– Поздновато, – последовал ответ.

Так что ни артиста, ни летчика из меня не получилось.

Есть такой анекдот. В Домодедово в сортире молодой мужик моет пол. Мимо проходит посетитель и спрашивает:

«– И не стыдно такому здоровому околачиваться в здешнем сортире? Неужто ничего другого не нашел?

– Да не могу я без неба».

Конечно, ха-ха. Но в каждом «ха-ха» есть своя доля истины.

Скажи тогда Ена что-то вроде пойди, попробуй, поступи в летное, глядишь, и закончилась бы моя арабистская карьера.

Однажды Ена выплеснул афоризм, запомнившийся на всю жизнь и к которому советую прислушаться нынешней молодежи. Мы стояли около «сухого», и я с ученической непосредственностью спросил:

– Андрей Васильевич, у кого лучше – у нас или у них?

– У нас лучше, у них – полезнее.

Думайте, как хотите. Не хватало и не хватает стране таких вот прямых честных офицеров.

Слава богу, курсы для летчиков читались больше по-английски, но все остальное падало на меня. Торчать под самолетом, где постоянно что-то отключалось, вошло в привычку. Я даже испытывал нечто вроде самолюбования, когда произносил такие слова, как «разъем», «шайба», «дренаж», порой даже показывал, где надо крутить и на что нажимать. Общий арабский язык с подопечными постепенно устанавливался.