Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Перебираясь из одного сумасшедшего города в другой (Москва и Каир города безумные), каждому приходится адаптироваться к чужому образу жизни. Это непросто. Иду по арабоговорящему Каиру и… не понимаю каирского языка. Экое унижение, чувство неполноценности для переводчика.

Улицы, дома, мужчины в длинных белых галабеях[14], прилавки магазинов (тогда советские туристы именовали их «музеями»), красивые девчонки – ничто. Пока не начнешь понимать речь, ты чужой.

И вдруг на Фуаде (улице имени короля Фуада) разбираю несколько слов. Мужчины говорят о пиве. Поначалу дошло только «пиво», где и когда они хотят его выпить…

Следующее понимание было более продолжительным и пикантным. За мной пристроились девушки. Сначала они просто хихикали немного низкими голосочками. Девичий разговор становился все более внятным. Я стал прислушиваться. Много новых слов узнал я тогда, одним обрадовался, от других стало обидно. Пусть мне потом рассказывают о взывающем к женской нравственности шариате. В какую-то секунду я не выдержал, повернулся к девчушкам и спросил: «Ну, кто первая?» Барышни шарахнулись в стороны.

Я же с достоинством продолжил прогулку. Что хотите думайте, но я вдруг почувствовал себя своим. Покупая жидкое мороженое, своего арабского уже не стеснялся. Чуть позже сам (!) поднял руку, поймал черного цвета такси да еще и объяснил шоферу, куда меня надо отвезти. Я останавливал прохожих и спрашивал их, как пройти на соседнюю улицу. Они отвечали, и я их понимал. Так по мелочам вклеивался в Каир, становился его частью, обращался с ним по-свойски.

Даже зашел в мечеть, что по дороге к Хан аль-Халили. Но не потому, что хотел помолиться, а потому, что туда шли одни мужчины… Войдя, я догадался, что они зашли омыться перед молитвой. Я же пришел совсем не за этим.

Два слова о знаменитом рынке Хан Халили. Это тебе не марыйская тикинка. Но как и на ней, на Хан Халили надо приходить, чтобы обязательно что-то купить. Неважно что, важен сам акт покупки. Торг на его уличках – театр, в которым ты и актер, и зритель. Ты и в зале, и на сцене.

Как «зритель» я покупал маме что-то с бирюзой, как «актер» – сидел за темным столиком с торговцем и пил густой сладкий кофе. Он сразу усек, что я пришел не глазеть, а покупать. Как будто следил, как я проходил мимо таких же лавочек, как замедлил шаг возле его магазинчика.

…Первая цена на серьги и толстое кольцо была заоблачной. Что это не более чем шутка, торговец не скрывал. Он рассматривал меня в упор и ждал реакции. Еще в Москве предупрежденный о местных торговых интригах, я назвал сумму, в десять раз меньшую. Начался торг, даже не торг, а общение. Я курил длинную светло-коричневую «нефертити», он – обыкновенную «клеопатру», такие в Москве в свое время продавались. Я понимал его арабский язык, он – мой. Он пару раз поправил мои грамматические ошибки, я растаял, но сдаваться не собирался.

Свою бирюзу я купил, надул он меня по-божески, и мы оба остались довольны друг другом. Спустя два месяца, шляясь по Хан Халили, я к нему заглянул просто так, попить кофе, торговец меня узнал. Мы сидели за тем же столиком, а он красиво торговался с худым в клетчатой рубашке немцем.

Такое количество золота, как виденное в Каире, я не встречал никогда. В СССР невозможно было представить золотых лавчонок, образовавших целые улицы. Наше золото сводилось к маминым серьгам и бабушкиному обручальному кольцу, которое она время от времени закладывала в ломбард. А тут целые улицы золота. А в кармане шуршат не переведенные в сертификаты фунты… Заглянул в магазинчик, на котором было написано «Шушани». Навстречу поднялся сам немолодой благообразный Шушани и разложил на прилавке деревянные дощечки с колечками, цепочками, кулонами и прочим развратом. Мое тогдашнее поведение можно назвать «молчанием ягнят». Шушани вынес и положил мне на ладонь перстень с пятиконечной рубиновой звездой. Как же захотелось обрести эту роскошь (зарплату только что выдали), и какое мужество потребовалось, чтобы отвернуться от перстня, сказать ма’а ас-салаяма[15]. Куда бы сейчас я дел этот перстень с близкой по размеру к кремлевской звездой?

Каир обаятелен своей безудержной бестолковостью. Он как муравейник. В нем нет главного центра притяжения. Ни про Токио, ни про Тегеран, ни про Дели, ни даже про Стамбул такого не скажешь. В этих тоже необъятных городах присутствует какая-то регламентация, скрытый порядок. От сутолочности Каира дико устаешь, но к ней привыкаешь, как к наркотику.

Когда перечисляют каирские достопримечательности, то чуть ли ни всегда первой называют пирамиды. Это неправильно. Во всех туристических справочниках расположенные неподалеку от города в Гизе, эти громоздкие, бессмысленные сооружения на самом деле «прицеплены» к Каиру. Так же, как не к ночи будь помянут, Сфинкс.

На самом деле они – другая искусственная, по-своему даже злая цивилизация, жестко описанная в знаменитом ефремовском шедевре «На краю Ойкумены». Тяжелые глыбы, из которых сложены фараоновские мавзолеи, чужды Каиру, так же как древнеегипетские иероглифы – арабскому языку.