Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Перезвонить домой не получилось (мобильники еще не придумали). Дома стол уже был накрыт, а я все ворочался на кровати в Мадинат-Насре. Вернулся только 12 декабря. На столе стояла бутылка водки, нарезанный хлеб, колбаса и сыр. Чтобы не сглазить.

Сейчас трагизм, именно трагизм тогдашней ситуации понять невозможно. «Мало ли что там с тобой случилось», – сказал папа после третьей.

Шубу, как у Саши, из Каира я так и не привез. Привез только ярко-оранжевую замшевую куртку и отцу японские часы Orient. Еще притащил в чемодане размером в полметра стручок с бильбейской акации, которым я до сих пор почесываю спину, даже сейчас, когда пишу этот текст. И память о странной жизни.

«ЧВК Вагнера»[17] мы не были. Безумных денег не получали. За мизерные бабки честно работали на Советский Союз.

Два года спустя я случайно узнал, что всю нашу группу наградили медалями «За боевые заслуги». Мое представление не утвердили – видать, плохо переводил.

Первые слова, которые я произнес в 1989 году на конференции в Тель-Авивском университете, были: «Никогда не думал, что попаду по эту сторону Суэцкого канала».

Глава четвертая Батнинский гарнизон

В названии главы все по-честному. Гарнизон – место для военнослужащих, где им положено проводить время, проживать в замкнутом пространстве, подчиняясь уставам, но главное – пожеланиям начальства. Гарнизонную жизнь правдиво, с учетом советских запретов, описал друг моих родителей известный в свое время писатель Николай Андреевич Горбачев в романе «Ударная сила» и в повести «Ракеты и подснежники».

Я прочувствовал такую жизнь в иных, зарубежных условиях и только позже, уже вернувшись из Алжира, сообразил, что прожил пару лет в обыкновенном советском гарнизоне.

В те времена избежать военной службы арабистам было невозможно, если, конечно, тебя не брали в МИД или еще куда-то, например, в КГБ. Выбор был прост – либо отслужить сразу, либо сидеть и ждать, когда мобилизуют. Я выбрал первый вариант.

Замечу, что полноценная двухлетняя служба не освобождала от угрозы быть отправленным (и не один раз) на шестимесячные военные сборы, которые на самом деле были такой же работой, что в Марах. После Алжира меня пытались взять на сборы раз десять. Присылали повестки, приходили с милицией на дом. Жена не открывала дверь, я прятался на даче. Кончилось тем, что когда уже в 1988-м началась очередная облава, в которую попали еще два сотрудника Института востоковедения АН СССР (где я тогда работал), его директор Михаил Степанович Капица позвонил замминистра обороны и в очень доходчивой форме потребовал, чтобы это, как он выразился, «безобразие» прекратилось.

В Батну я попал почти случайно. Изначально надлежало ехать в Ирак. Но удалось уговорить начальство, что в Алжире я могу быть полезнее, нужнее, потому что французским владею лучше, чем английским.

– У тебя в дипломе написано «английский», – сопротивлялся полковник.

– Но знаю-то я французский, – в отчаянии оправдывался я.

Добрый полковник махнул рукой и отправил меня в Алжир.

На складе выдали серый костюм и серый плащ, который спустя год забрызгал грязью проезжавший мимо танк Т-34, – такие танки использовали в Алжире для разминирования минных полей. Началась полноценная, хотя и заграничная служба в Вооруженных силах.

Как я добирался до Батны – чуть ниже. Сейчас вновь об арабском языке. В начале книги я написал «…и стали мы учить арабский язык». Забыл только добавить прилагательное – литературный. А арабский – это еще и множество диалектов, на которых разные арабы по-разному говорят. Объясняю. Буква, которая в литературном произносится как «дж», в египетском диалекте звучит как «г». Зато как «г» в алжирском звучит как в литературном «к» (кстати, в арабских языках есть целых два «к», и одно из них по-иракски произносится как «ч»). Вопрос «Что это?» в классической лингве – «Ма хезе?», в Египте спрашивают «Ы да?», на севере Африке, в Магрибе, – «Вош?». Прошу прощения за то, что утомил.

А еще есть сирийский, ливанский и прочие диалекты. На правильном, то бишь классическом языке разговаривают в Аравии. Не был, не знаю. С саудитами же беседовать приходилось. Рассуждая о бытовых вопросах, особенно после неисламских ста грамм, они тоже отходят от языка Корана.

Понимаю, что надоело читать чуждые нормальному человеку, не востоковеду, жалобы, но поставьте себя на место арабиста-неофита, оказавшегося в какой-нибудь арабской глуши и соображающего только на арабском литературном… Волком взвоешь – кстати, это животное в разных арабских странах называется по-разному.

Самые сильные впечатления – детские. Они сохраняются навечно. Так и с арабским. На всю оставшуюся жизнь отпечатывается диалект первой арабской страны, куда тебя занесло. В следующем царстве-государстве ты вынужден приобщиться к местному (второму для тебя диалекту). А поначалу это раздражает.