Тибетская книга мертвых

Это, вероятно, неземной романтизм XVIII и XIX веков и дуализм тела и души, что защищал этот период, сделали нас в начале нынешнего века неспособными реалистически относиться ни к нашей сексуальности, ни к нашей морали. С романтической точки зрения душа – свята, а тело – скверно. Поэтому тело и такие его качества, как сексуальность и подверженность смерти, игнорировались или подавлялись. Общества, развивающие культуру сильного тела, клеймились как варварские и должны были быть реформированы военной силой или уничтожены.

Труды Фрейда по сексуальности вызвали подлинную культурную и социальную революцию на Западе. Кто знает, не окажут ли нынешние работы о смерти и умирании столь же мощное воздействие на наше общество в ближайшие десятилетия. Чтобы понять нашу мораль, нужно снова войти в соприкосновение с человечностью, от которой современный человек отделил себя.

Конечно, угроза близкой смерти – это могучий стимул, по крайней мере столь же сильный, как сексуальный инстинкт. Ничто не дает нам столько энергии, как неожиданная угроза нашей жизни. Если наша жизнь в опасности, а мы имеем выбор: бежать или предаться сексу, то несомненно выбирается бегство.

Индийский буддийский святой Шантидева писал: «Преступник, приговоренный царем в наказание за преступление к отсечению какой-либо части тела, впадает в панику. Рот его пересыхает, глаза выпучиваются, и он дрожит от страха. Сколь же сильнее должен ужасаться тот, кому грозит смерть!»[402]

По сути дела, мы в каждый момент живем под страхом смерти, так же как наша сексуальность постоянно влияет на нашу мотивацию. Игнорировать любую сторону нашей природы – значит позволить уму жить во тьме неведения и иллюзий, касающихся природы нашего существа. В конце концов неведение только вредит нам. Можно на какое-то время ощутить благополучие, но в конечном счете неведение приводит к замешательству и боли.

Творческие возможности понимания нашего непостоянства для нас, не только как индивидуумов, но как целого общества, очень сильно и оптимистично выражены д-ром Кублер-Росс в ее самой известной книге «О смерти и умирании», где она пишет: «Если наука и технология не использовались бы неправильно, увеличивая деструктивность, продлевая жизнь, вместо того чтобы делать ее более гуманной, если они могли бы идти рука об руку, освобождая все больше людей для личных, межчеловеческих связей, тогда мы действительно могли бы говорить о великом обществе… Мы можем достичь мира, собственного внутреннего мира и мира между народами, обернувшись лицом к нашей собственной смерти и приняв ее реальность»[403].

Подобный взгляд вполне соответствует воззрениям буддийского мира, где понимание смерти и непостоянства нашей природы считается делом первостепенной важности для нашего духовного благополучия. Сам Будда говорил: «Из всех следов след слона наибольший. Подобно же из всех медитаций наивысшая та, что о смерти»[404]. Множество благ от ежедневной медитации смерти и вреда от несовершения ее подробно обсуждается далее во второй главе этой книги: «Тибетская традиция медитации смерти».

Тибетский буддизм чрезвычайно богат материалами о смерти и умирании, больше, чем в любой другой буддийской стране. Это не удивительно для Тибета, хотя и небогатого населением, но создавшего более обширную литературу, чем любой из его многонаселенных соседей. Для Тибета привычен писатель, перу которого принадлежит не менее тысячи названий сочинений различной величины. Возможно, причина тому – долгая и суровая гималайская зима, возможно, кристальная чистота атмосферы на Крыше Мира, а возможно, стимулирующее воздействие огромного количества тибетского чая, потребляемого средним жителем страны, но нечто в химии тибетской жизни побудило этот народ стать одной из самых плодовитых литературных наций, известных миру. Никогда не было сделано полного обзора тибетской литературы, а теперь, когда в результате китайского вторжения в Тибете уничтожены тысячи монастырских библиотек, полный анализ будет невозможен, но, несомненно, число названий измерялось десятками миллионов.

Подобно большинство древних культур, Тибет создал главным образом духовную литературу. Художественная проза существовала лишь как духовная аллегория. Для тибетского автора писательство было средством для жизнеописаний религиозных людей и событий, передачи духовного опыта, истолкования духовной практики и, в целом, тем философии, искусства, медицины, религии, истории и различных духовных наук. Тема смерти и умирания занимает среди них важное место, и большинство тибетских авторов посвятили ей по крайней мере одно эссе, руководство по медитации, наставление по ритуалу, поэму или молитву, содержащие их прозрения или размышления.