Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Прадед ненадолго пережил прабабушку. Похоронив ее, он призвал дочь и продиктовал ей завещание. Сыну он оставлял лавку, фабрику, дом; большие суммы были расписаны на монастырскую больницу, на постоянные, в известные дни, даровые столы от монастыря для богомольцев; были отписаны деньги на Афон, в скит к брату Андрею; не забыты в завещании приказчики: каждому тщательно назначена была сумма и приказано сыну никого ни за что не увольнять, доколе пожелает служить в подшиваловском доме; были отказаны суммы на церковь, на богадельню, на острог – «на калачи». Было указано, сколько истратить на погребение, сколько заплатить духовенству, сколько дать на сорокоусты.

Остаток, очень крупную сумму, во много тысяч, прадед разделил на три равные доли и сказал дочери:

– По крайнему моему разумению, все разделил и, кажется, никого не забыл, да не верю себе: быть того не может, чтоб не ошибся. Вот что хочу: эту часть игуменье твоей. У ней ум. Царством править могла бы: кому и как помочь надобней. На ее ум честный полагаюсь. Вторую часть – старцу отцу Савватию в подгородном монастыре: я был у него раз – лик у него больно детский, и весел, словно дитя, – совет мне дал такой, что, видится, сердце у него ума умнее. Большое сердце у него вложено. Пусть сердцем рассудит, кому помочь и как. Нашу умность поправит. И завет: никому не говорить, что деньги им, игуменье и старцу, даны, чтоб их воли не смутить. Третью часть – тебе…

Ариша принялась было отстранять себя, говоря, что не подобает монахине иметь деньги, но отец твердо остановил ее:

– Не монахине, дочери оставляю. Как умру, отдай. На Ивана нет надежды: себялюбец. Ты присмотрись, как умру, кто на меня, храни Бог, злобен или немирен будет, или я кого не вспомнил, забыл, аль чью нужду пропустил, – ты дочь: всмотрись, не поленись, осмотрись по людям – и поправь отца… Сам-то уж тогда не поправлюсь. Это – на мою поправку деньги. Кто ж поправит, кроме тебя?

И он передал ей три конверта.

Прадед умер под Великий Четверг, собираясь идти к утрене. Он занемог внезапно, прилег на постель «вздохнуть», но, ложась, приказал позвать священника, а дочь не тревожить: «Служба у них, а я отдохну». Но скоро велел послать второго посланца за священником. Не послушались и побежали в монастырь. Священник успел его причастить Святых Тайн. Он лег на спину, сам сложил руки на груди и закрыл глаза. В это время вошла к нему Ариша. Заслышав шаги, он приоткрыл глаза на миг – и закрыл их навсегда. Его хоронили в Великую Субботу, в монастыре. Игуменья сказала Арише:

– Пасху Господню не на земле, а где покрасней захотел встретить.

Оказалось, что прадед изредка хаживал к ней и беседовал, а плакавшей Арише она, призвав, сказала:

– Не плачь. Монахине о грехах плакать подобает. Отец твой был знаешь кто? Дитя, в большом муже спрятанное и себя само прятавшее. А Господь в царстве Своем его детство обнаружит.

– Я виновата, – плакала Ариша, – я гневила его много.

– Глупая, – улыбнулась тенью улыбки игуменья, – гнев на тебя его к Богу приблизил. Была у него жизнь, а с некоего времени – с какого, не скажу – жизнь его к житию приближаться стала. Знаю.

От этого «знаю» повеяло на Аришу такою светлою силою, такою надеждою, что она нашлась только низко поклониться игуменье и тут же с радостью сказала ей о конверте отцовском для нее.

– Видишь? – и опять тень улыбки чуть тронула строгое, матово-восковое лицо игуменьи. Она сама была на краю могилы и давно уже скрывала болезнь, никогда не прибегая к помощи врачей. – Видишь? Своей руке не верил, на мою грешную руку, по смирению своему, искал опереться – это все через гнев свой!

Ариша открыла игуменье и о двух других пакетах и просила ее благословения.

– Что ж, дело ясное. Царство ему Небесное. Пакет отдай отцу Савватию. На Святой отпущу тебя в монастырь к нему. Сорокоуст закажи.

На просьбу Ариши принять от нее пакет, назначенный ей, и распорядиться деньгами, игуменья ответила:

– Нет. Это тебе послушанье. Это тебе школа. Всмотрись, вдумайся, сообрази, чья нужда обозначится после его кончины, чья слеза заблестит, какое слово горькое услышишь – все запомни, да помолись, сразу не решай, а у Бога спроси – пусть Он твоею рукой отца, где нужно, поправит. Твое это дело. Свято исполни. Да и ко мне приди – не больно-то я умна – тут ошибся твой отец покойник, на мой ум полагаючись, – хочу с тобой поговорить, чтоб и моя рука не ошиблась…

Игуменья благословила Аришу.

Ариша поклонилась в ноги.

– Да никому ничего не говори о сем. Тише будет – вернее. Господь тебя храни.

Пришел Светлый день. Ариша отслужила панихиду на могилках отца и матери, в четверг пошла на богомолье, в подгородный монастырь. Старец Савватий служил ей панихиду по отце, а, отслужив, подал ей по красному яичку в обеих руках:

– Христос воскресе! Одно – тебе, а другое – отцу. Христосовалась ли с ним?

– Христосовалась.