Пропели предобеденную молитву и шумно расселись за столы. Братья-послушники подавали одно блюдо за другим, предваряя словами: «Христос воскресе!» Мы отвечали: «Воистину воскресе» и начинали истреблять поданное. Впрочем, сначала-то, после питерских блюд валаамская пища не очень-то пришлась по вкусу; но потом привыкли, ничего: больше все рыбное, иногда молочное.
Потрапезовав, мы тотчас выбежали и протолкались к владыке; получили благословение и вместе с ним отправились в «царские комнаты» – ничего особенного, впрочем, кроме портретов царственных особ, не представляющие.
Там владыке вместе с нами предложен был чай. И еще здесь мое внимание привлек к себе тот особенный дух, который витает в этих иноческих стенах. Все – по чину, благообразно. Сначала подали чай владыке, затем отцу наместнику (игумен в то время еще не был избран после умершего отца Виталия), после него – отцу казначею и так далее. «Какое местничество!» – подумает мирской человек, – и глубоко ошибется. Различие коренное: в миру каждый хочет быть выше других и крепко отстаивает свое место; здесь, наоборот, всякий рад уступить свое высшее место низшим, но те сами не согласятся, чувствуя свою немощь и почитая «всяко начальство и всяку власть» «не за страх, а за совесть». Здесь свободное подчинение, христианская дисциплина, а там, в местничестве, обычный закон мира сего, по которому «князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими» (Мф. 20, 25). Эта дисциплина, проявившаяся в таком незначительном факте, сказалась не только здесь, перед лицом владыки, но во всем строе иноческой жизни, как ясно было всякому богомольцу. Всяк при своем деле, всяк под началом у старшего и без воли и благословения последнего никто не имеет права сделать ни шага. Таков, по крайней мере, основной характер монастырского общежития, как мы увидим дальше. Конечно, исключения везде бывают, но своей редкостью они лишь более подчеркивают правило.
Другая черта, прямо поразившая меня, была какая-то безыскусственность и любовная простота. У нас обычно в миру хозяева стараются занять гостя, за отсутствием общих тем несут всякую чепуху. И свежему человеку становится тоскливо и пусто от этой ветреной болтовни. Здесь говорят, что нужно; допускают, конечно, и шутки, но вполне уместные и естественные. Поэтому не чувствовалось особенной неловкости, когда приходилось даже и молчать, хотя мы были совсем еще незнакомы.
Смоленский скит. Валаам
Напившись чаю, мы решили все вместе отправиться осматривать монастырь. Но перед отходом местные Фотографы-иноки попросили благословения у владыки снять его, на что тот, понятно, согласился. А затем и мы целой группой, человек в десять, вышли за монастырские стены.
Солнышко ярко светило с небосклона. Было тихо. Кругом лес, под ногами – довольно низко под обрывом – залив; на нем «Валаам» и еще два парохода: «Сергий» – игуменский и «Николай» – рабочий.
Прежде всего мы отправились на кладбище, где хоронились только, кажется, схимники и манатейные монахи; послушники же, рясофорные и светские погребались в другом месте, в версте от монастыря.
Направо от входа внимание богомольца останавливает крайняя надгробная плита со следующей надписью под крестом:
Под стихами высечен обычный череп с костями.
– Шведы, – поясняет один инок, – оспаривают этот факт и показывают у себя могилу Магнуса.