Тихие обители. Рассказы о святынях

Мы направились в гостиницы. Почти всех богомольцев разместили в общие номера человек на десять-пятнадцать, а нам – трем студентам и еще кое-кому из «белой кости» отвели отдельные небольшие комнаты человека на два-три. Самая заурядная обстановка. Чистое белье на кроватях – наш пароход почти впервые после зимнего перерыва вез посетителей. А может быть, и всегда чисто бывает? Мы расположились. На столе стояли чистые приборы; это подало нам мысль напиться первым делом чаю. Скоро к нам вошел отец гостинник и по нашей просьбе принес кипящий самовар, десяток яиц, две бутылки молока, черного хлеба и гречневой каши, оставшейся после иноческого ужина. Всему этому наши проголодавшиеся желудки оказали достойную честь. А потом мы решили поискать и духовной пищи. В это время входит в наш номер монах – как узнали после, иеродиакон.

– Христос воскресе! – приветствует он нас за дверью по иноческому правилу: это еще было до Вознесения.

– Воистину воскресе! – отвечаем мы в тон ему.

– Не пожертвуете ли на монастырь для записи покойников на вечное поминание, живым на здоровье?

– Нет, батюшка! Где нам?

…Молчание.

– А что у вас нет ли старой газеты, прочитанной? Какие новости-то там у вас в миру? Здесь мы ничего ведь не слышим.

– К сожалению, батюшка, не захватили. А вы вот скажите нам, что бы нам тут посмотреть?

Отец иродиакон словоохотливо разъяснил нам и достопримечательности, и путь к ним.

Н.Кошелев. Голова Христа. Вторая половина XIX века

Прежде всего мы направились в храм. Там уже пели стихиры «на хвалитех». В храме был приятный полумрак. Налево от входа стояла рака с мощами преподобного Арсения Коневецкого. Молящихся было немного: вдоль стен стояли немногочисленные иноки, в середине храма – приехавшие богомольцы. Меня привлекло к себе пение. На левом клиросе пели, по-видимому, близко к столповому распеву, – но неаккуратно, грубо и крикливо. Наоборот, на правом клиросе подделывались под «мирское» пение: старались петь чуть слышно, с затягиванием, с крещендо.

Мне это не понравилось. Ну, я еще понимаю, что подобная искусственность допустима в миру для изнеженного уха светского человека. Но в монастыре должны быть только молитва и никаких заигрываний с сентиментальностью стоящих в храме…

Коневский Рождество-Богородичный монастырь. Фото Antti Bilund

Всенощная окончилась. После нее мы отправились гулять по острову и осматривать «достопримечательности». Зашли в Казанский скит в полуверсте от монастыря. Было тихо и совсем почти темно. Одна-две свечечки слабо мерцали в темном храмике, придавая ему таинственный полумрак. Но скоро застучали шаги, перед нами появился инок. При входе на столике были разложены кипарисовые крестики, четки, круглые камни, естественно – обточенные водой, с картинками религиозного и совсем светского содержания. Мы спросили дорогу к Конь-камню, я купил себе на память о Коневце крестик. Пошли дальше. Было уже около одиннадцати часов, но северная белая майская ночь позволяла еще видеть почти все. Природа острова произвела на нас самое мирное впечатление, точно нас перенесли в лесную среднерусскую губернию. Небольшие холмы, неглубокие долины, в общем же ровная местность, покрытая обычным смешанным лесом, – вот вам и все.

Н. Кошелев. «Сошествие во ад». 1900. Церковь Святого Александра Невского на Александровском подворье в Иерусалиме

Впереди показался огонек. Оказалось, это была малюсенькая часовенка, построенная на знаменитом Конь-камне, от которого получил свое название и сам остров. По мнению ученых, этот камень один из оставшихся валунов ледникового периода, а может быть, – свидетель катастрофы всемирного потопа, выбросившего его сюда. Огромной величины, этот камень поражал прежде воображение язычников, перегонявших с материка своих коней на остров для корма; чтобы умилостивить богов, темные люди приносили здесь, по преданию, жертвоприношения, дабы воображаемый владыка острова сохранил скотину А хранить-то было, собственно, не от чего: здесь нет ни одного опасного хищного животного. Впоследствии на этом месте возникло христианское богослужение.

Помолившись в часовенке, мы направились к озеру, лежавшему в нескольких шагах от камня. Перед нашими взорами открылась чудная картина. Берег образовал здесь изгибом бухту. Волны сюда уже не докатывались. Тишина стояла полная. На воде ни малейшего движения. Как раз перед нами догорала еще вечерняя заря. Ее блед-но-кровавый блеск отражался в воде и окрашивал ее в чудный цвет. Сзади над двухсаженным обрывом стояли заснувшие сосны. Казалось, все погрузилось в глубокую-глубокую думу. Мы до того восхищены были этой картиной и заворожены молчанием, что от восторга начали дерзко разрывать заколдованную тишину громкими криками и ауканьями.

Было уже двенадцать часов. Шли напрямик по темному лесу, но опасаться здесь было некого: ни зверь не нападет, ни лютый человек не встретится. Подходя к монастырю, мы обратили свое внимание на какой-то шум, все усиливавшийся. Скоро мы догадались, что это прибой… В самом деле, скоро это стало совершенно ясно для слуха, – и мы очутились около берега.