Тихие обители. Рассказы о святынях

Отсюда мы пошли к отцу Е. на известковый завод. Около последнего наворочено было несколько тысяч пудов местного серого и белого мрамора.

Самое простое типичное великорусское лицо с открытыми веселыми глазами, с широкой бородой.

– Мы к тебе в гости, отец Е. Вот ученые люди хотят поработать у тебя, – шутил отец 3.

Он поздоровался с нами и сейчас же сунул нам в руку тачку с большим камнем, которую он вез.

– А ну-ка! Читать-то мастера, небось, а вот покушайте нашей науки, – с предобродушнейшей улыбкой скороговоркой сказал отец Е.

Я взялся за тачку, но скоро она сползла у меня с дощатой дорожки. Попробовал также товарищ, и тоже неудачно.

– Нет! Видно, дело мастера боится. Вот она, наша наука-то! Ну, бросим ее, тачку-то. Пойдем, я вам покажу свой университет.

И он повел нас к своему сараю, объясняя выделывание известки, причем оказалось, что эта работа чрезвычайно вредная для легких и горла; едкая пыль иногда вызывает даже кровохаркание. Но отец Е. и не думал уходить отсюда на другую работу.

– Таскать камни – это самое дело по нам; быть дьячком, дьяконом, – это не нашего ума дела: я арихметику произошел простую. Знай себе камушки потаскиваю, с благословения Господнева и игуменского. Больше нам ничего и не надоть, стало быть.

– Разве нам тульского подать? – предложил отец Е. чаю. Мы отказались.

– Лучше поговорим, – сказал отец 3.

– Поговорим? Ну нехай поговорим. О чем же мы поговорим? Сказку разве вам рассказать?

– Расскажи.

И он нам передал какую-то сказку о лисе, сове и зайцах.

– У нас котелок-то тоже работает маленько, немножко-то есть ума, – ответил отец E., стуча себя пальцем по лбу. – Отец Гавриил (игумен бывший) недаром ведь говаривал: «Ты у меня человек образованный: на три манера говорить можешь».

Отец Е. знал русский, финский и корейский языки. И вот в таком духе он потешал нас с полчаса или больше.

Андрей Рублев. «Святитель Григорий Богослов». 1408 г. Иконостас Успенского собора во Владимире

Ты, читатель, может быть, осудишь его? Напрасно. Мне кажется он необыкновенно чистым. Прежде всего это человек такого незлобивого сердца, как ягненок; самолюбия у него днем с огнем не найдешь. Наоборот, смирения, вменения себя ни во что почти – сколько хочешь; работает он не лениво, как наемник, а усердно, как свободный сын из послушания, и трудится с любовью, без малейшего ропота. Что же касается его шутливого и веселого характера, то это лишь внешняя оболочка своеобразной души, это – индивидуальная, как говорят, черта, которую иноческая дисциплина не стирает и не желает стирать, так как никакой индивидуализм в известных пределах не препятствует спасению.

Святой Макарий Египетский, неоспоримый уже знаток человеческой души, вот что пишет на вопрос: «Приявший в себя Божественную силу и изменившийся отчасти остается ли в своем естестве ?»

«Чтобы и после благодати испытываема была воля, к чему она склонна и с чем согласна, естество оставляется таким же; и человеку суровому оставляется его суровость, а легкому – его легкость. Бывает же и то, что иной невежда разумом возрождается духовно, преобразуется в мудрого и известными делаются ему сокровенные тайны, а по естеству он невежда. Иной, по естеству будучи суровым, предает волю свою богочестию и приемлет его Бог, а естество пребывает в своей суровости, но Бог благоволит о нем. Иной добронравен, скромен, добр, посвящает себя Богу, и приемлет его Господь».

Так свободно относится благодать Божья к индивидуальным чертам людей.

То же самое, но – ближе к отцу E., пишет и Григорий Богослов:

«Не в числе последних (иноков) и Феогний. Стоя на земле, касается он небесных престолов; он ласков, сладкоречив, на цветущем лице его всегда видно сияние благорасположенного духа» (т. IV, 280). Не правда ли, вместо «Феогний» можно поставить «отец E.», и дело не изменится по существу.

Притом таким веселым характером этот инок приносит немалую пользу Валааму.

– Случается, что иной молоденький послушник затоскует по «миру», – ну мы его сейчас к отц у E., – замечает при нем же отец 3. Поживет здесь недельку-другую, поработает усердно, а главное – насмеется вдосталь, натешится с отцом E., – и возвращается опять в монастырь.

– Это мы можем, – подтверждает валаамский комик, оставаясь верным себе и в этом случае.

Мы распростились с этим оригинальным подвижником и пошли к кожевенному заводу.

– Простите за празднословие, – смиренно и просто донеслось нам вслед.

Разумеется, мы сейчас же поделились друг с другом своими впечатлениями.

– Да, он веселый, – закончил отец 3. – Шуточками спасется.

«Шуточками спасется», то есть так выразительно сказано! – Действительно, шутя, без особых подвигов, даже смеясь, отец Е. спасется.

А вот и кожевенный завод.