Тихие обители. Рассказы о святынях

«Хозяин» его – отец В. Полная внешняя, а отчасти и внутренняя противоположность отцу Е. Тот – широкий, плотный, а отец В. худенький, тщедушный. У того борода лопатой, этот почти совсем без растительности; у того – вечно смеющееся подвижное лицо, у этого – сдержанное, спокойно-серьезное. Тот – говорлив, этот молчалив, лишь изредка скажет что-нибудь нужное; тот кроме «Господи, помилуй», по его же словам, ничего не знает. Отец В., по свидетельству нашего проводника, «из святых отцов все знает», отчего является хорошим «старцем-руководителем» для своих духовных чад. Но при этих довольно заметных особенностях оба они в существенном сходны. Оба любят трудиться не за страх, а за совесть, оба смиренны, оба чисты душой. Такой тоже праведник, – говорил нам после отец 3., – уж никого не обидит. Помощник у него человек раздражительный: иногда оскорбит его, и сам же начнет ссориться, а отец В. просит у него прощения. Ударь его в ланиту, подставит другую. Да притом молитвенник какой: редкий по нынешним временам! И духовного опыта много, и знаний – тоже, поэтому многие ходят к нему за советами.

По нашей просьбе отец В. показал нам все свое дело. Начав с самой чистой работы, уже окончательной выделки кож, он в заключение привел нас в грязное и вонючее отделение, где происходила первая самая неприятная и трудная, но в то же время главная, обработка материала.

– Здесь вот – самое важное дело, – тихо заметил отец В. – Черновая работа всегда ведь бывает самой трудной и самой важной, – наставительно произнес он.

Поблагодарив за все, мы простились с ним и зашли мимоходом в Никольский скит. Здесь за левым клиросом в футляре стояла деревянная статуя святителя Николая Чудотворца. Между прочим, после узнал, что один из паломников соблазнился этим: не православно. Но, во-первых, статуя обычно затворена; затем в скиту никого почти не бывает, кроме монахов, да она и не приравнивается к иконам.

Оттуда мы уже направились в монастырь к вечерне. Здесь от одного певчего я услышал ужаснейшую весть о разгроме нашего флота. Сердце защемило. Мысль остановилась. Молитва не шла на ум.

Вечером за трапезой прислуживавший за нашим столом брат спросил: «Кто говельщики здесь? Идите за постный стол».

Мы пошли по его указанию. Действительно, стол был слишком постный: горячее без масла и сухая каша, хлеб и квас. Так мы говели пятницу.

Никольский монастырь на острове Валаам

20 мая, пятница… День прошел без особенных впечатлений… Вечером исповедовались у монастырского духовника и отправились без ужина спать. Но в это время в номер вошел один старичок богомолец, которому я обещал написать листочек для «заздравной» и «упокойной» просфор.

– Вот крышки-то от поминальника у меня остались, а бумагу выронил где-то, – с горечью жаловался нам потерпевший.

Я взял бумаги, вшил ее в крышки – поминальник вышел на славу. Затем славянским шрифтом я записал туда несколько десятков имен. И старик так был доволен, что не знал, как и благодарить меня, какими добродетелями наделить, каких мне имен надавать. Просто неловко стало. На другой день он даже принес просфору мне «за труд». Все это было совершенно искренно, – и за какой же пустяк! О, как мало нужно, чтобы удовлетворить православного крестьянина! А ныне хронические забастовки, требования, «им же несть конца», дали одно, подавай и другое. Это ясно говорит, что исчезает из русского рабочего христианский дух. Юридический запад с его культурой совсем заедает совесть православного человека.

Когда ушел этот богомолец, мы с товарищем, как бы в противоположность мирному и кроткому тону старика, завязали острый разговор по поводу личной и общей исповеди. И вот я замечаю, что наша беседа снова принимает острый характер. Я говорю «снова», потому что и прежде не раз уже между нами затевались горячие бесплодные споры, только раздражавшие нас, не раз уже мы чувствовали какую-то тяжесть на душе. В данном случае такое отношение как-то выразилось еще ярче. Мы положительно нервничали оба. Я давно уже стал замечать это за собой и с трудом иногда сдерживал злое слово, которое готово бывало сорваться. Но иногда это не удавалось, и между нами не раз пробегали черные тени. То же, кажется, чувствовал и товарищ и также, вероятно, боролся. Но все же нам до самого отъезда не удалось установить любовные и кроткие отношения. Я понял, что одно дело говорить о любви, смирении, снисхождении, воздержании, а другое – осуществлять. Трудно жить по-христиански. Несомненно, враг употребляет все средства, чтобы посеять вражду между людьми; ведь это его главное дело. И на Валааме, не без его содействия, были наши размолвки, хотя мы и сами не менее виноваты были. Когда беседа наша зашла уж слишком далеко, то я замолчал и лег спать… Теперь припоминаю я слова, сказанные обоим нам старцем отцом Никитой: «Не гневайтесь, прощайте обижающим. Молитесь за них, и вы будете их любить, и они вас будут любить». Как будто предвидел старец, что мы будем гневаться друг на друга. Так исполнились, следовательно, и эти слова его.