Тихие обители. Рассказы о святынях

Часа в четыре мы вернулись в монастырь и отправились в гости к отцу А. – бывшему прапорщику, который давно уже звал нас к себе. Обстановка у него была не совсем уж простая: под ногами на всем полу маленькой кельи красивая подстилка, цветы, ковер на стене за койкой, изящный самоварчик. На столе лежали местные крендели, коробка монпансье и блюдечко с халвой, очевидно, приготовленные для нас. Конечно, все это было не строго-монашески; по общежительному уставу иноки не имеют права приобретать никакой собственности. Но на Валааме такой строгости нет. И мне думается, что это разумно делается. Ведь среди тысячи братии различные люди-то: одни совершенно бессребреники и нищелюбцы, другие имеют какие-нибудь мелочи. Всякий предоставлен отчасти своей свободной воле, хотя основной-то закон – это общинная жизнь, заключенная в известных рамках, ниже которой не должны уже спускаться иночествующие.

А в данном случае угощение было поставлено ради мирской слабости и сластолюбия нашего… Да, собственно говоря, по этим мелочам нельзя судить о человеке. Но мысль уж наша как-то невольно привыкает критиковать «всех и вся», указывать брату сучки и не замечать в своих глазах бревен. Так было и здесь. Хотя сласти и были поставлены, но хозяин до них, кажется, совсем не дотронулся, а мы оказали им полную честь с товарищем. Но получили достойную оценку: над столом висела в рамке выписка из святого Ефрема Сирина: «Не осуждай, и ты сделаешь милость себе самому», – приблизительно так гласит она, то есть, не в бровь, а прямо нам в глаз! – как говорит пословица.

Между прочим, в беседе отец А. сказал:

– Нас ведь (то есть образованных, интеллигентных) здесь не особо чествуют. Все равно, что крестьянин, что дворянин.

Поистине несть «варвар и скиф», но все равны во Христе.

– Здесь смотрят не на ум, а на духовную жизнь, – пояснил отец А.

Разумеется, это вполне понятно; так и должно быть. До нас владыкой был посвящен один простой инок в иеродиакона; он едва разбирает ектении, но зато отличается смирением, послушанием, любовью, – как говорили нам.

– А читать-то научится; это всякий ныне может. Нет, ты поди, потрудись «гля Бога» («гля» выговаривается вместо «для»), послушания пройди, как следует. Это – другое дело!

Вполне резонное рассуждение.

Поблагодарив отца А. за угощение и привет, мы по его совету направились в живописную мастерскую. Там работало несколько молодых послушников, неизвестных для будущих потомков, потому что под своими произведениями они вместо своих фамилий смиренно все пишут: «Трудами валаамских иноков», – как это делается и в гранитной, и других мастерских.

Случайно здесь повстречался нам знакомый иеромонах, отец В-й. Небольшого роста, со здоровым розовым лицом, с густой черной бородой и красивыми волосами, с закрученными даже немного усами, юркий, живой, говорливый остряк, – он при первой встрече, как-то раньше еще, произвел на меня совсем неприятное впечатление. Ничего аскетического, казалось мне, нет у этого краснощекого шутника; особенно меня смущали его завинченные усы. Но Промысл Божий устроил так, что я скоро, к счастью своему, разочаровался в своем первом впечатлении. Когда мы были еще в скиту Иоанна Златоуста, то он получил от отца наместника благословение совершить здесь всенощную и обедню. С первых же звуков его возгласов и особенно при чтении акафиста я увидел у него такое неподдельное и горячее чувство искренне молящегося, что был сбит с толку. Затем на улице и за чаем он шутил при отце Никите; но шутки были все такие невинные, чистые. Однако я не был еще вполне разубежден. И вот Господь свел нас в живописной. Получив у него благословение, мы спросили: куда бы еще сходить?

– А вы были в Фотографной?

– Нет.

– А в водопроводном отделении? А в гранильной? А в позолотной?

Оказывается, мы нигде еще не были. Он тотчас же предложил свои услуги проводника, а нам оставалось лишь благодарить. С недоверием относился я к его предложениям, но в них дышала только чистая любовь и обычная для валаамских иноков готовность всячески служить ближним. Я совсем уж был обезоружен.

И вот мы начинаем осматривать валаамские заведения… Много везде интересного, но еще интереснее и важнее сами иноки… Соль-то монастыря «не в бревнах, а в ребрах», как говорит сектантская пословица, то есть во внутренней, а не во внешней жизни.

В заключение путешествия мы приглашены были отцом В. в золотную мастерскую, которой заведует он сам. Отпуская затем нас от себя, он подарил нам на память по иконе.

…Уже заблаговестили к вечерне. Мы вошли в храм: я – на клирос, товарищ – в толпу молящихся.

Пением валаамским я был уже теперь прямо очарован: нет, это «очарован» как-то мало для него – я был от него в каком-то напряженно-благоговейном восторге.