Тихий домик. Из партизанского дневника

— Федор Митрофанович, с этой минуты вы отвечаете за каждый грамм хлеба, крупы и других продуктов.

А вам, дорогая Авдотья Николаевна, задача — немедленно накормить детей и как следует. Пусть хоть сегодня почувствуют, что они дома!

Потом Тишков вызвал секретаря комсомольской организации Лену.

— Попросите ко мне всех взрослых. Нам надо поговорить…

И вот они сидят на стульях в той же самой комнате, где когда-то проходили педагогические советы, где стоял стол директора Виктора Ивановича Шарова. И сам Виктор Иванович своим мягким голосом, словно боясь задеть чье-либо самолюбие, разбирал здесь сложные «педагогические головоломки», которые задавали иной раз воспитанники, да и сами воспитатели.

Эти воспоминания не столь отдаленных обыкновенных, мирных дней согрели Тишкова, и он, улыбнувшись, сказал очень спокойно, будто все идет как нельзя лучше:

— Будем жить, товарищи!

Он вгляделся в лица людей, и люди встрепенулись, улыбнулись ему в ответ. Они поняли простой смысл этих слов: «будем жить». А жить в их условиях — значит бороться, значит не сдаться на милость фашистам. Жить! Именно жить ради спасения детей.

Тишков продолжал:

— Мы вернулись в свой дом. И пусть мы в оккупации, здесь, среди нас, действуют наши законы. Оккупация явление временное. Я думаю, в этом никто из нас не сомневается. Призываю всех вас, товарищи, приступить к своим обычным обязанностям. Конечно, появились и новые заботы. Прежде всего это касается лечения детей и их питания. В этом отношении положение наше весьма серьезное и тяжелое…

— Ох, уж не лучше ли прямо связаться с оккупантами, пусть и кормят детей. Обязаны, — сказала Наталья Сова.

— Наивный вы человек! — воскликнул Тишков. — Мы-то уже знаем фашистов. Видели их. Смерти в лицо смотрели! Они лишь одним накормить могут досыта: свинцом, пулями, осколками снарядов и мин…

— Однако, Никита Степанович, рано ли поздно враги сюда пожалуют. Может быть, и правда нам дать о себе знать: мол, сами прибыли обратно… — заметил завхоз Ваненков.

— Нет. Не забывайте, что наш директор в это самое время пробирается к нашим. Или уже пробрался. И о спасении детей обязательно позаботятся…

Ваненков покачал головой и крякнул.

— Не забывайте, товарищи, что нас окружают не только враги, а наши, советские люди!

— Выйдем на связь с подпольщиками! — сказал Павел.

— Будем бороться до последнего, — спокойно продолжал Тишков. — Завтра же я поговорю с каждым товарищем. Установим, кто чем будет заниматься, кто за что будет отвечать…

* * *

И вот сейчас Тишков лежит и курит. Луна светит в окно. Сизый дымок от самокрутки поднимается к потолку. Тихо… Впрочем, если прислушаться — доносятся детские стоны. Еще слишком много впечатлений в детских головах, слишком тяжело им, слишком хлебнули горя, чтобы спать спокойно, как в мирное время…

Да и смогут ли они теперь так спать?..

Тишков потянулся, потушил самокрутку. Только теперь заметил, что лег в постель не раздеваясь… На другой кровати спал Павел. Он спал крепко, беззвучно…

Тишков решил обойти комнаты.

Электричества не было. Хорошо, что светит луна. Все было видно в ее зеленоватом свете. Тишков подумал, что в доме нет даже керосина. Палата, где лежали больные, была освещена луной.

Дети спали беспокойно, сбрасывали с себя одеяла и простыни, стонали, просили пить или просто посидеть с ними рядом.

Здесь он увидел Наталью Сову, Зину и Лену. Они передвигались между койками осторожно, боясь разбудить детей, поправляли подушки, поднимали одеяла и простыни. Их руки бережно подвигают детские головки на самый центр подушки, чтобы было удобнее спать…

— Сколько больных? — шепотом спросил Тишков у Зины.

— Пятнадцать…

— Да ведь было больше…

— Лидия решила, что остальные в срочной помощи не нуждаются…

— Ну, ей виднее.

— У нее медикаменты на исходе!

— Не может быть! Мы здесь оставили достаточно…

— Когда уходили, она все медикаменты уничтожила, чтобы не достались врагу…

— Да. Грустно…

— Еще бы! Нет даже аспирина! Нет йода, бинтов — ничего нет. Даже касторки нет!

— Тише, Зиночка! Разбудим детей… Завтра я поговорю с Лидией. Что-нибудь придумаем…

Тишков кивнул и вышел.

Он прошелся по остальным комнатам. Всюду царил сом. Слишком устали дети, слишком утомлены. И свой дом им кажется неприступной крепостью, за стенами которой они чувствуют себя в полной безопасности. Ну что ж, Тишков хотел надеяться, что так и будет…

Он знал, что сегодня не уснет. Поэтому ходил по коридорам. Потом поднялся вверх по лестнице, ведущей на чердак. Там сушился некогда махорочный лист. Может быть, хоть что-нибудь осталось, а то табак уже на исходе…

Тут он вдруг остановился, прислушался. Ему почудилось, что на чердаке кто-то есть. Будто услышал он чей-то стон. Постоял не шевелясь. И точно, стон повторился. И послышалось какое-то шуршание.

Тишков вынул пистолет и резко открыл дверь на чердак.

— Кто здесь? — спросил он, пряча голову за косяк.

Ответом было молчание. Но теперь Тишков ясно ощущал присутствие человека.

— Отвечайте, кто здесь? — снова спросил Тишков.

— Никита Степанович?! — раздался обрадованный и знакомый голос.

— Я. А кто вы?