Тихий домик. Из партизанского дневника

— Да Клочков я! Клочков! Директор школы из Верино! Милый, родной!..

Тишков спрятал пистолет и взобрался на чердак. Там, в темном углу, на соломе лежал человек, обросший, оборванный, исхудавший…

— Вы ранены, Иннокентий Дмитриевич? — участливо спросил Тишков.

— Да…

— Давно?

— Расскажу потом, милый!.. Да что же это произошло? Неужто фашистов прогнали? А?

— Нет. Нам не удалось эвакуироваться. Вот и вернулись в свой дом…

— И дети?

— Все вернулись…

— А я слышу возню. Отсюда не видно. Думаю, гитлеровцы. Вот и не спустился. А может, еще кто, думаю. Наталья Сова говорила — может, старые хозяева пожалуют…

— Какие же это хозяева?

— Да как их там… Казело…

— И-и-и, батенька мой! Они померли давно!

— Ну, тут их нашлось бы, хозяев…

— Дом-то советский. Наш дом. Вот так!.. Пойдемте вниз. Надо осмотреть вашу рану…

Тишков помог Клочкову встать на ноги, и они медленно спустились по лестнице с чердака. Пошли прямо в комнату Тишкова. Появились, тяжело дыша, и это разбудило Павла. Он увидел в двери две темные фигуры и, не разобрав, что происходит, схватился за автомат.

— Папа! Что с тобой!?

— Иди. Поможешь Иннокентия Дмитриевича Клочкова на кровать положить…

— Иннокентий Дмитриевич!.. — Павел учился у него. — Как вы здесь?

— Ранили, Павлуша… Прятался…

Клочкова положили на кровать.

— Позови Зину, — сказал Павлу Тишков.

— А может, Лидию разбудить?

— Не надо, — Тишков покачал головой. — Она и без того устала…

— Куда тебя ранило?

— В ногу! Черт дери…

— Раньше ты не ругался…

— Тут заругаешься! В ногу, ступню пробило. Ходить не могу…

Вошли Зина и Павел. Зина, увидев Клочкова, оторопела.

— Иннокентий Дмитриевич! Вы ранены?

— Да, Зиночка. Посмотрите ногу… Вот эту…

Зина стала разворачивать тряпки. Тишков горящей лучиной освещал ногу. Зина осмотрела рану. Павел принес тазик. Рану промыли жиденьким раствором марганцовки. Зина перевязала ногу чистым бинтом.

— Я думаю, поправитесь… — сказала она.

— Одному грустновато было, — улыбнулся Клочков, — а теперь-то уж поправлюсь обязательно!

— Ну, лежи теперь смирно, — ласково сказал Тишков. — Курить хочешь?.. Вот ведь забыл… Я за табаком на чердак-то полез!

— Есть там махорочный лист. Только и я не курил. Подозрения чтобы не навлечь. Думал, отлежусь тут. И к партизанам…

— К партизанам?

— А куда же еще?

— Ну, ты вот что… Я все же за табаком-то схожу, а ты потом мне все по порядку расскажешь.

Тишков вышел.

Как же вам уйти-то не удалось? — спросил Клочков у Павла — С детьми-то как же вы? И все живы?

— Живы.

— А как чувствует себя Виктор Иванович Шаров? Он здесь?

Павел покачал головой.

— Нет.

— Жив он?

В разведку послан, к нашим. Да теперь чем поможет?

— Найдет партизан в лесах!

Вернулся Тишков. Скрутил две цигарки.

— Кури, — протянул Клочкову. — Кури и рассказывай все по порядку…

— Сюда фашисты не заглядывали. Они стороной шли… Да, так вот что с самого-то начала было… Райком и райисполком Веринские уходили последними. Не знаю, ушли ли другие, а наша машина в деревне Засорки напоролась на врага. Вот кто был с нами: заведующий роно[1] Игнатенко, заврайфо[2], завторготделом и водитель автомашины из райкома партии. Все мы были хорошо вооружены. В гражданской одежде. Успели s оружие спрятать под сиденье. Думали, они гражданских-то не тронут… Их мотоциклисты нагнали нас. Приказали остановиться. Ну, мы подчинились. Солдаты выволокли нас из машины и стали бить… Да-да, бить ни с того ни с сего. Чем попало и куда попало. Их офицер орал: «Кто коммунисты?» Мы молчим. Бросили нас. Стали обыскивать машину. Нашли оружие… И тут они пришли в ярость. Только этот фашистский офицер оставался спокоен. «Расстрелять, — говорит, — этих русских свиней». И так он это сказал, что невозможно было не плюнуть ему в морду. Шофер за это поплатился жизнью, тут же, на месте. Короткая очередь из автомата буквально прошила его. А нас повели к реке, к обрыву над Ушачей. Знаете, прямо в центре деревни Засорки. Стали скликать местных жителей, чтобы видели, как нас сейчас расстреляют. Тут появился Бугайла…

— Бугайла? — спросил Павел.

— Ну да. Этот оболтус. Вор, лентяй… Он уже при повязке был. Успели фашисты гаду нацепить. Полицай он теперь… Меня он узнал. «Этого, — говорит, — я сам, дозвольте, расстреляю. Он, — говорит, — мне так же, как бес, противен… Учитель он, коммунист. Я, — говорит, — его сам порешу…» И это меня спасло. Стали солдаты стрелять в других. А в меня Бугайла целится. Один раз стрельнул — мимо. «A-а, — думаю, — рука у тебя, у сволочи, дрожит; боишься мне в глаза смотреть, выродок». Ну, как он второй-то раз выстрелил — я и прыгнул в реку, будто убитый. Нырнул… Сколько мог под водой плыл, потом вынырнул, дохнул и снова под воду… Солдаты, наверно, заметили, открыли по воде огонь. Вот в ногу меня и ранило… Кровь по воде пошла, они и решили — конец. А я под кустом ивняка отсиделся. Ночью двинул в лес. Так и полз, пока сюда, к детдому, не выполз…

— Чего ж ты на чердак-то забрался? Наталья вон не забралась. Ты бы у нее-и остался… — сказал Тишков. — Она бы укрыла тебя…

— Ну ее, — Клочков нахмурился. — Я ей не доверяю…

— Что это вы так? — спросил Павел.