Тихий домик. Из партизанского дневника

Петр слышал, как тяжело дышал Витя, захлебываясь кровью, которая шла у него из горла. Что же они, изверги, задумали? Долго ли еще терпеть…

— Отвечай! — закричал Кох. — Отвечай!..

Сташенко молчал.

— Ну, так… — зловеще прошипел Кох. — Раз ты не хочешь, мы поговорим с твоим отцом… Ввести отца Сташенко…

В подвал втолкнули седого старика. Видимо, его еще не били, только морили голодом. Увидев двух своих сыновей, старик схватился за сердце, зашатался и повалился на пол.

— Какой слабый ваш отец, — участливо проговорил Кох. — У него, наверное, больное сердце. Ему бы на курорт, а не в сырой подвал…

— Отец! Отец!.. — громко позвал Петр.

Старик поднялся с пола, с плачем пошел к младшему сыну.

Его не остановили. Ему разрешили подойти к Вите. Старик дрожащими руками стирал с лица мальчика кровь, что-то ласково шептал на ухо.

— Все идет, как нельзя лучше, — шепнул Кох полковнику Зикфриду, заметив, что у Петра Сташенко начали дергаться губы, а по лицу поползли слезы. — Начинает пронимать…

Кох встал из-за стола и медленно подошел к старику.

— Да, мальчику очень плохо… Ему бы сейчас медицинскую помощь и постель… Мы бы никогда не тронули, Михаил Федорович, вашего младшего сына… Пусть бы себе бегал по улицам, гонял голубей. Но мы вынуждены прибегать к таким крайним мерам, потому что ваш старший сын не хочет отвечать на наши вопросы! Вам известно, что Петр Сташенко партизан?

— Теперь я это узнал, — ответил старик.

— Вы можете спасти своих детей, — сказал Кох.

Старик медленно покачал головой.

Напрасно вы так пессимистически настроены! — подбадривал Кох. — Все теперь в ваших руках. Или вы сами заставите говорить сына, или расскажете за него…

— Я ничего не знаю, — проговорил старик.

— Хорошо, — вздохнул Кох. — Предположим, что вы действительно ничего не знаете. Но ваш старший сын многое знает… Он подлежит расстрелу, как бандит. Но мы отпустим и вашего младшего сына, и старшего, если он ответит на несколько вопросов…

Старик молчал, глядя в пол и не выпуская из рук плечи младшего сына.

— Хорошо. Я понимаю, что вам хочется побыть с детьми наедине… Пять минут мы вам дадим. Но если через пять минут Петр Сташенко не заговорит, — ваш младший сын будет повешен!

— Не надо этих пяти минут, — глухо сказал старик. — Мы успеем проститься…

— Свинья! Русская свинья!.. — заорал по-немецки взбешенный Зикфрид. — Повесить его на русской березе!

* * *

Кох был явно обескуражен стойкостью и мужеством старика Сташенко. Но он все же решил продолжать задуманную дикую пытку.

Арестованных вытолкнули в дверь и посадили в крытую машину.

Кох, Зикфрид, Шрейдер и другие офицеры сели в легковые машины, и колонна двинулась под усиленной охраной солдат к домику, где жили Сташенко.

Здесь арестованных выволокли из машины.

И они с удивлением увидели родной дом.

Их повели в сад. Там росли высокие старые березы. Сколько с ними связано светлых воспоминаний и у Петра и у Виктора! По березам лазали, прибивали весной скворечники. А потом радовались, когда легкой зеленой кисеей покрывались веточки. А летом любили посидеть в их тени, под густой шелестящем листвой…

Теперь они стояли с гордо поднятыми головами и уносились мыслью в то далекое и счастливое время.

Кох прошел в дом. Там на кровати лежала мать Петра и Виктора; лицо ее было красным, она тяжело дышала.

— Как? — спросил Кох у стоящего возле нее военного врача.

— Инфаркт…

— Выживет?

Врач пожал плечами…

— Нам она еще понадобится! Сделайте все возможное, чтобы жила!

Потом Кох вышел из дома и направился к березам, где солдаты уже привязывали к толстой ветви веревку.

Вскоре виселица была готова.

Подъехал грузовик. И Витю втащили в кузов. Ему на шею набросили петлю, а руки крепко скрутили сзади.

— Еще раз повторяю, ваши сыновья и вы будете сейчас же освобождены, если Петр Сташенко захочет говорить, — предупредил Кох.

Ответа не было.

В безмолвии только послышался хриплый голос Виктора:

— Прощай, папа! Прощай, братик! Смерть фашистам!..

Грузовик дернулся, Виктор соскользнул с кузова…

Михаил Федорович Сташенко и его сын Петр Сташенко стояли молча. Они ничего уже не слышали, кроме страшного скрипа веревки…

Их повели в дом.

На глазах у Петра стали пытать Михаила Федоровича.

Периодически его лицо обливали водой, и, когда старик приходил в себя, Кох кричал ему в лицо:

— Повлияй на сына, и вам будет дарована жизнь…

Связанного Петра Сташенко держали тут же, чтобы он видел все муки отца.

Когда его отец терял сознание, Кох обращался к Петру:

— Пожалей старика! Скажи только, от кого ты получал продукты для детдома!.. Ведь в детдоме у нас есть свои человек. Он выдал тебя. Рано или поздно он и других выдаст! Скажи, и тебя отпустят. Скажи и отпустят твоего отца…

— Так значит, в детдоме предатель? — скрипнул зубами Петр Сташенко. — Ни ему, ни вам от возмездия не уйти, палачи!..

— Ах так! Ты не хочешь говорить?.. — Кох затопал ногами. Бугайла! Бей его плетью! Бей!.. Выбей ему глаза, перебей нос!..

Бугайла замахнулся, но вдруг рухнул на пол. Он был слишком пьян, чтобы держаться на ногах.

Кох несколько раз с остервенением ударил своего подчиненного сапогом в бок.