Тихий солдат

– Враги? – обиделся поначалу лейтенант, – Ну, ты даешь! Ворье помельче, вот кто… наше, родное, красноармейское.… Проворовался – туда! Трусы разные, паникеры, опять же дезертиры…, окруженцы… Ежели только, конечно, с оккупантом не якшались. Приговор на месяц. Рядовой или сержант в штрафроту, офицер – в штрафбат. Хоть и звание там у всех одно – рядовой. Выживешь, отличишься – получай назад свои звания, награды и воюй как все. Ну и, конечно, если ранят…серьезно только. Не просто зацепит… Тогда тоже – свободен! А бывает…в самых трудных случаях…особый приговор трибунала – три месяца! Мало кто выживает за три месяца, брат!

– А вас как же, товарищ лейтенант? За что дали?

– Месяц мне дали. А за что? А вот за что! Попали наши три расчета в окружение, в сорок втором уже, все полегли, а я без единой царапины… Один шел по ихним тылам. Ну, пришел. Здрасьте, говорю, лейтенант, дескать, такой-то, самостоятельно вышел из окружения, вот мои документы, личное оружие и все прочее. Тут меня заводят в блиндаж…, там трое сидят. Как раз у них выездной трибунал был…, каких-то мародеров судили. Ну, и мне заодно бах месяц за дезертирство! В штрафбат. Погоны долой, медальку забрали и будь здоров, артиллерия! А через месяц…, опять живой, опять без единой царапины, меня вроде обратно командируют. А комбат, из бывших энкаведешников, уперся, сволочь! Я, говорит, этого нипочем не отдам, желаю, чтоб здесь служил. Хоть младшего лейтенанта ему дайте, а я его лично даже ротным сделаю. Мне такие счастливчики очень даже пригодятся. И не отдал бы! Да в тот же день погиб бедолага. Пулеметчик его срезал…, сам видел… по горлу полоснул так, что голова у того батальонного, можно сказать, на одной жилке держалась. Ну а новый батальонный…, молодой еще был…, лейтенант тоже…, к артиллерии с особым уважением… Этот отдал без звука. Да вот и сам погиб через неделю. Снаряд аккурат в его блиндаж шарахнул. Санинструктора …пожилого одного фельдшера, значит, его и связиста. Одним махом! Говорю же, уважал артиллерию. А я вот вернулся, звание мне восстановили и послали в обычную часть. Вот так!

Потом вдруг сменил настроение и закончил угрюмо:

– Да там у нас, что с заду, что спереди, всё едино! Вперед – смерть, назад – смерть. На месте стоять, опять же – смерть! Кругом, смерть! Штрафники, одно слово. Коль не везет, так и там не повезет.

Но Павла теперь занимало не это. Он считал, что должен непременно выжить и найти того с нежной родинкой на виске.

«Никуда ты не денешься от меня! – зло думал Павел, когда его везли в 11-ю особую штрафную роту 11-ой гвардейской армии 2-го Прибалтийского фронта, – Я тебя, гадина, найду! И родиночку твою поганую лично ножиком вырежу! Я ее сотру вместе с тобой, предатель! Ты мне еще сам расскажешь, кто с тобой в штабе 13-й за одно! Всё скажешь – и кто генерала армии Ватутина предал, и зачем разведчиков на смерть вели! Всё скажешь! Захлебываться будешь, а скажешь! Тот лейтенант выжил в штрафной, и я выживу. Персонально для тебя, гад, выживу. И последний приказ младшего лейтенанта Куприянова исполню свято!»

Тарасову не хотелось даже думать о том, что трибунал ему заменил расстрел не на месяц, а на целых три как особо вредному трусу и дезертиру. Как будто, это он предатель, а не тот с пятнышком на виске! А за три месяца, как говорили, там личный состав как раз три раза и меняется.

Во второй половине марта, числа шестнадцатого или семнадцатого, 1944 года теперь уже разжалованный в рядовые Павел Иванович Тарасов был передан из рук молчаливой, хмурой охраны в руки матерщинника и буяна командира одиннадцатой особой штрафроты капитана Безродного.

Тот критически осмотрел ладную фигуру солдата и буркнул:

– Хорош гусь! Мать твою за ногу! Если фрицы не шлепнут, я лично…собственноручно… приконопачу! Не заштопаешь, сучий ты потрох! Родину, б…, научу любить, как родную! Свободны, бойцы. Это теперь мое мясо!

Бойцы впервые за все время криво усмехнулись и исчезли. Но как только их след простыл, капитан Безродный вдруг потеплел.

– Ну, герой! Рассказывай бате, почему и где ты обгадился? Да не стесняйся, браток, здесь все, кроме постоянного состава, с ног до головы в полнейшем говне.

Павел угрюмо ответил:

– Никак нет, товарищ капитан. Чистый я. Ошибка вышла.

– Тут у всех «ошибка вышла». А чистых в этой вонючей жизни, не было, нет и никогда не будет. Один только и есть чистый человечище – наш Верховный главнокомандующий дорогой товарищ Сталин! Остальные – говно! Кто побольше, а кто поменьше. Побольше у нас – переменный состав, осужденные трибуналом, а поменьше – постоянный, служивый, чтобы этими, которые «побольше», командовать до самой их неминуемой собачей смерти. На месяц, на три ли – это всё интимные тонкости, потому что полная хрень с яйцами! Ясно это тебе, боец, или ты совсем уж тупой, безнадежный?

– Ясно, товарищ капитан.

– Ну, вот, исправляешься уже.