Тихий тиран

— Да так… Лично я чуть не впала в немилость, когда Виктора Дмитриевича в совхоз отпустила…

— Вот как!.. Значит, Кулагин возражал?

— Нет, Кулагин быстро исправился… Он ведь понимает, что хорошо, что плохо… Если не в норове, конечно.

— Вчера мы заслушали на бюро медицинский институт… Потом — облздрав, — продолжил начатую тему Фирсов.

— Теперь очередь за нами? — сощурилась Крупина.

— Да, теперь очередь за вами. На днях мы не сможем встретиться. Встреча не кажется мне целесообразной после вчерашнего выступления Прямкова на бюро… Знаете ректора Прямкова?

— Знать-то знаем… Но что же это за выступление было такое? Или секрет, Палладий Алексеевич?

— Ну, какой же секрет? Я вам сейчас зачитаю стенограмму его выступления. И все станет ясно. Стенограмма не правлена, но это не столь важно… На непричесанной голове легче увидеть, сколько волос осталось… Так вот, возник вопрос о диссертациях… Кто-то спросил: «Может быть, вы вообще против диссертаций, Иван Тимофеевич?» И вот ответ Прямкова… «Диссертации нужны. Но они не должны являться самоцелью. Выявляя новые факты, новые закономерности, исследователь не должен их отрывать от практики. Из этих закономерностей вытекают три направления: лучше диагностировать, лучше лечить, лучше предупреждать болезнь. Ранг, чин, звание, титул определяются не количеством трудов, а их практической ценностью. Говоря об этом, я имею в виду лечебно-практическую медицину. Тем диссертаций тысячи. Одни названия чего стоят. «К вопросу о…», «Выбор способа…», «Сравнительная оценка…», «Влияние лечения…», «Морфологические особенности…», «Объемные показатели…».

А что показывает жизнь? Десять процентов клинических и патологоанатомических диагнозов не совпадают. До сих пор погибают в больницах: от инфаркта — пятнадцать процентов, от гипертонической болезни третьей степени — восемнадцать процентов, от прободной язвы желудка — три-четыре человека из ста… Вот, товарищи члены бюро, проблемы, решение которых поможет нам спасать людей. Этими вопросами должны заниматься коллективы хирургов, терапевтов, физиологов. И в первую очередь наш НИИ под руководством уважаемого Сергея Сергеевича Кулагина. Ну, а если по-серьезному, то помощи мы от него видели мало. Слов нет, в НИИ собраны превосходные врачи, там хорошие клинические условия, там людей оперируют, ставят на ноги, в чем огромная заслуга прежде всего самого Кулагина. У Сергея Сергеевича золотые руки, он наша гордость… Но ведь сейчас-то мы говорим не о Кулагине-хирурге, не о клинике, мы говорим о научно-исследовательском институте, директором которого он является. И вот этот институт как таковой своего прямого назначения — двигать науку в практику — не выполняет…»

Фирсов положил стенограмму на скамейку, взглянул на Крупину и Фатеева. Те молчали.

— Хорошо, что Кулагина не оказалось ни дома, ни на работе, — вздохнув, сказала Тамара Савельевна.

— Вы не согласны с Прямковым? — спросил Фирсов. — Может быть, он утрирует?

— Мне трудно ответить вам, Палладий Алексеевич. — Крупина посмотрела на Фирсова. — Я ведь всего лишь несколько месяцев работаю в НИИ после аспирантуры.

— В целом Прямков, очевидно, прав, — сказал Фатеев.

— Что значит «в целом»?

— Мы действительно работаем так: оперируем, ставим людей на ноги, при этом каждый еще потеет над своей темой, старается… А вот как внедряется наш опыт в поликлиники и больницы и внедряется ли он вообще — этого, по-моему, никто не анализировал.

— Ловко вы ход конем сделали! — усмехнулся Фирсов. — Получается, что облздрав виноват, если не внедряется?

— В какой-то степени! — сказал Фатеев. — В конце концов, мы ведь тоже не семи пядей во лбу. Допустим, сейчас мы работаем над проблемой трансплантации почки. Вот Прямков не сказал, в частности, сколько людей погибает из-за нерешенности этой проблемы…

— Извините, — перебил Фирсов. — Меня сейчас волнует не частная, пусть даже очень острая проблема, а сгусток проблем. Прямков, по-моему, ставил вопрос шире, чем вы сейчас хотите ответить на него, Виктор Дмитриевич… Однако, если уж вы сами перешли на частности, ответьте мне, Тамара Савельевна, много ли операций произвели вы по методу, изложенному в вашей докторской диссертации?

— Пока ни одной, — нахмурилась Крупина. — Мы на другом специализируемся… Вот Горохов когда-то замахнулся, да ударил мимо… Сорвалось. А теперь — поздно. Чего уж после драки-то… С мертвого не взыщешь.

Тамара откинулась на спинку скамейки и медленно потянула из открытой пачки, которую Фирсов держал в руке, дешевую, плоскую сигарету без фильтра. Палладий Алексеевич с недоумением следил за ней, почему-то опасаясь задать вопрос, разузнать все о каком-то совсем неизвестном ему хирурге Горохове. Холодком трагедии пахнуло ему в душу от этой недоговоренности, от сдерживаемого и оттого еще более тягостного смятения женщины, обреченно и неумело разминающей серую короткую сигаретку твердыми, побелевшими пальцами.

— Ну, ну… Не надо так, Тамара Савельевна, — сказал секретарь обкома. — Мы еще побарахтаемся, будьте уверены.

Прежде чем отправиться в НИИ, Фирсов звонил академику Богоявленскому.