Тихий тиран

— То-то и видно, — мягко сказал Сергей Сергеевич. — Ставь чайник, я пойду будить мать… Рано она улеглась сегодня.

— Значит, все пустяки? — с удивлением спросил Слава.

— Нет, я сознаю всю серьезность положения. И это не бравада… Но я не могу так сразу сдаться… перебороть себя… Ты-то хоть понимаешь меня?

— Думаю, что да, отец, — тихо произнес Слава. — У тебя много друзей?.. Настоящих?

— Смотря какое содержание ты вкладываешь в эти слова.

— Друзей… готовых за тебя положить голову?

Сергей Сергеевич с минуту колебался, потом внятно сказал:

— В трех я уверен, как в себе… И они тоже хирурги.

36

Когда Тамара Савельевна вышла на улицу, в лицо ей мягко ударил вечерний алый свет из-за крыш низких, обреченных уже на слом домов на другой стороне шоссе. Закат был такой огромный, сияющий, переливчатый, что Тамара невольно остановилась в растерянности, пытаясь охватить взглядом всю эту роскошную пламенную панораму. Четко вырисовывались на алом черные, узловатые ветки тополей, уже окутанные тонким зеленоватым дымком готовой прорваться и буйно зашуметь листвы. И обещание какое-то было во всем этом, странное предчувствие возрождения, приближения чего-то, надежда и порыв в неизведанное.

Тамара прислонилась к бетонному столбу ограды, ладонью защитив от солнца глаза, и только тут заметила медленно уходящую через пустынное шоссе Ксению Гаранину. А навстречу ей спешил мужчина, широко расставив длинные руки, будто пытаясь поймать ее. Тамара не видела против солнца его лица, но по всему облику, по манере легко и щеголевато ставить ногу на всю ступню, по резким, но все же законченно изящным движениям она узнала Валерия Игашова. На левой руке у него висели на ремешках два гоночных шлема.

«Опять купил мотоцикл! — удивилась Тамара. — Как это Ксения ему позволила?.. Она ж говорила, что ненавидит эти тарахтелки».

А Ксения и сама не понимала, куда делась ее многолетняя, выстраданная предубежденность. Просто она заметила, что Валерию не хватает чего-то: он беспокойно озирается на прогулке, когда мимо с грохотом проскакивают красные, голубые и черные мотоциклы, бросается помогать, если у кого-нибудь заглохнет двигатель, раздражается, что в командировки по районам приходится ездить на электричке или выпрашивать райкомовский газик. «Все расстояния увеличились раз в двадцать, — иногда жаловался он. — И вообще пойми: человеку кроме персональной музы постоянно нужен оседланный Пегас…» И Ксения сдалась, сдалась без труда, без упреков: просто она поняла, что так надо, что так будет лучше; хотя тревога порой все же посещала ее, она и тут нашла выход: «Буду ездить с ним как можно больше и… И ничего с нами не случится».

И только Анастасия Кирилловна, которую Ксения чуть ли не силком привезла, разругавшись с братом, к себе и поселила в комнате с балконом, в обществе кошки Зульфии и ее взрослого сына, так и не устроенного в хорошие руки, — только она не одобряла зятя: не могла забыть, как погиб первый муж дочери…

Вот так и появился под окнами квартиры Игашова новенький двухцилиндровый мощный «Урал» с коляской. Правда, сама Ксения предпочитала ездить на заднем седле, а в коляску обычно забирался седоусый Кутя, очень полюбивший дальние загородные поездки. Ему тоже пришлось купить шлем и выпилить по форме собачьей головы порядочный кусок пластика спереди. На шоссе, на встречном упругом ветру, Ксения всегда оживала, скорость расковывала ее, обостряла все чувства и давала радость, прежде не испытываемую. Если впереди шла какая-нибудь машина и пылила им в лица, Ксения кричала прямо в ухо Валерию:

— Обгони этого извозчика!.. Что ты плетешься, полуфабрикат несчастный. — Полуфабрикатами для крематория шутники называют мотоциклистов.

И Валерий уверенно и весело обходил нерасторопную машину, а Кутя при этом высокомерно оглядывался и гавкал, с гордостью поглядывая на хозяина из-под низко надвинутого шлема…

Тамара все еще смотрела на них — как, обняв за плечи, ведет Валерий свою жену к приткнутому у обочины мотоциклу. И тут же в глаза ей бросилась другая уличная сценка — в конце недлинного ряда молодых липок Фатеев, хохоча и запрокидывая голову, часто и со вкусом целовал Елену Богоявленскую. А та смеялась, крепко жмуря глаза, и охотно подставляла лицо — то ли его поцелуям, то ли вечернему теплому солнцу. Тамара смущенно отвернулась и торопливо пошла прочь, совсем не в ту сторону, куда ей было надо.

«С любимыми не разлучайтесь, — стучало у нее в голове. — С любимыми не разлучайтесь, всей кровью прорастайте в них…» Слова неизвестного ей поэта, случайно услышанные на вечеринке в аспирантском общежитии, опять ожили в памяти, путаясь и снова складываясь в четкие, подчиненные пронзительному ритму фразы. Что было в них — в этих словах? Предостережение? Обреченность? Страстное желание закрепить, остановить преходящее, временное, конечное?.. «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг!..»

— Тамара Савельевна!

Она вздрогнула, оглянулась испуганно: к ней, сутулясь и волоча ноги, приближался Слава Кулагин.

— Я ждал… Я стоял тут… А у вас глаза заплаканы. Что случилось? Обидели?