Тиховодье

Рыжая Рима смеясь, снимает парик и вот она уже со своим естественным цветом волос. Неизвестный ей человек с бородкой выкладывает перед ней бумаги с бесформенными чернильными пятнами и откидывается в широком кожаном кресле. Вслед за ним появляется Александр, барменша Юля, водитель фургона. Они пытаются докричаться до нее, но она не слышит ни слова. Они – лишь рыбы в мутной реке, в тихой заводи ее потерянной жизни.

Нет, только, не сейчас, – в панике думает она. – Сейчас нельзя отрубаться.

Катя щипает себя сквозь джинсы. Не помогает. Дьявольская карусель лиц мчится перед ней все быстрее.

Она впивается ногтями в щеку. Кричит, но острая боль отрезвляет и возвращает в реальность.

– Алексей? – имя само срывается с губ.

– Вспомнила? – мужчина широко улыбается, демонстрируя беззубый рот. – Значит, теперь ты осознаешь, что это ты виновата в том, что произошло?

– Нет, нет, – она качает головой. – Я не помню вас. И не понимаю, в чем вы меня обвиняете.

– Ты виновна в том, что не хотела замечать проблем со своим сыном. Закрывала глаза и отворачивалась от них, хотя наверняка догадывалась. Нельзя долго принимать навязчивость за любовь, истеричность за слабость и ранимость. И вот посмотри на результат. Это он сделал со мной. Два удара в живот, чтобы посмотреть на мучения и потом контрольный сквозь глаз прямо в мозг.

– Замолчи!

– Я думаю, ему каким-то образом удалось подглядеть за нами. Возможно, когда мы забыли запереть замок в ванной. Помнишь? Тебе еще показалось, что ветер стучит дверью. А мне было по барабану, я натягивал тебя так интенсивно, что у тебя потом вся спина была в следах от плитки. Или это было в другой раз, в спальне?

– Перестань!

– Он столько раз мог нас застукать, что почти наверняка сделал это. И что он подумал в этот момент, маленький мальчик, зацикленный на своей любимой мамочке? Он вообще понял, что происходит? Может он подумал, что я делаю тебе больно, ты ведь так стонала в эти моменты. А если понял, мог он ревновать меня? Или посчитать меня виной того, что вы с мужем больше не любили друг друга, и ваша семья стремительно разваливалась?

– Нет! Ты врешь! Ничего этого не было! Ты просто пользуешься тем, что у меня гребаные провалы, тем, что я ничего не могу вспомнить. Ты лживое мерзкое отродье! Как и все в этом городе! Чего вы добиваетесь? Чтобы я отвернулась от своего мальчика, забыла или возненавидела его? Не дождешься! Я ненавижу тебя! Иди к черту! Чтоб ты сдох!

6

Едва уловимая стремительная тень скользит вдоль памятника. Алексей отворачивается от Кати, озадачено покачнувшись на широко разведенных ногах. Тень, извилистой лентой, осязаемой и материальной, такой же, как плотный дым горящих покрышек, проплывает над его головой. На лице мужчины появляется странная, одновременно зловещая и растерянная, ухмылка.

– А вот и еще одна. Иногда я думаю, сколько личностей может быть скрыто в одном человеке? Тем более в таком как твой сын? Полагаю, целый город.

Тень проносится между ними как легкое дуновение ветра. Громко хлопают крылья. На мгновенье замерев над землей и превратившись в ворону, тень взмывает к дождливому небу, и вновь медленно опускается, превратившись в высокую темную человекоподобную фигуру, – метра два ростом, с непропорционально длинными конечностями, слишком худую, но определенно женскую. Нечто вроде эфемерной невесомой грязно-серой юбки колышется над ногами. Длинные черные волосы доходят почти до пояса, скрывая лицо и грудь. Она встает меду Екатериной и Алексеем, а затем, вытянув руку, машет ладонью. Этот жест хорошо знаком всякому, он означает – проваливай, убегай, уйди с дороги, не мешайся.

Гигантские пальцы, с острыми, как кинжалы ногтями, описав дугу, вонзаются в грудь мертвеца. Раздается треск ломающихся костей. Мужчина делает небольшой шаг, отступая к постаменту. Кишки, торчащие из вспоротого живота, выстреливают как стрекательные жгуты сцифоидных медуз. Оплетя ими женщину-тень, мертвец притягивает ее к себе и душит.

– Один из нас должен умереть, – хрипит он. – Мы не можем ходить по одному городу. И уживаться в одной голове. Вы, сестрички, понимаете вообще, что своим существованием лишь кормите монстра. Все ваши сюськи-поцелуськи, все ваши сопли, причитания и оправдания расцениваются им как слабость, как индульгенция и прощение его извращённости.

Катя пятится, боясь оборачиваться к ним спиной.

Женщина выворачивается из объятий мужчины, подпрыгнув, делает что-то вроде сальто и, перекувыркнувшись, оказывается у того на спине.

Теперь ЕЁ пальцы смыкаются на шее противника. Острые когти вонзаются в желтоватую кожу, и из-под них медленно течёт густая черная кровь.

Его взгляд перемещается на Екатерину.

– Ты еще здесь, – Алексей улыбается. – Убийца. Это ты виновата в моей смерти.

Из сумочки раздается мелодия «Crazy Frog». Испугавшись, что звонящий телефон привлечет к ней внимание чудовищ, путаясь в кармашках и отделениях, Катя судорожно, трясущейся рукой, нащупывает телефон и подносит к уху.

Испуганный истошный вопль ребенка вырывается из динамика.