Тим

Когда в четверг Эсме Мелвилл вернулась домой после тенниса, у нее едва хватило сил пройти еще несколько ярдов от задней двери до гостиной и мягкого кресла. Ноги у нее дрожали, ей стоило огромных трудов добраться до дома, не привлекая внимания окружающих к своему плачевному состоянию. Не в силах бороться с тошнотой, она через несколько минут встала с кресла и побрела в ванную комнату. Но даже стояние на коленях над унитазом не принесло облегчения: рвоты почему-то не было, а попытки тужиться вызывали нестерпимую боль под левой лопаткой. Она постояла так несколько минут, тяжело дыша, а потом медленно, с трудом поднялась на ноги, хватаясь за туалетный шкафчик и дверцу душевой кабинки. Она содрогнулась при виде своего испуганного лица в настенном зеркале — грязно-серого, покрытого испариной, неузнаваемого — и мгновенно отвела глаза прочь, охваченная ужасом, какого не испытывала никогда прежде. Она с трудом дотащилась до гостиной и рухнула в кресло, задыхаясь и беспомощно взмахивая руками.

Затем боль набросилась на нее и принялась терзать, точно громадный взбешенный зверь. Эсме наклонилась вперед, тесно скрестив руки на груди и засунув кулаки под мышки. Она тихо, жалобно стонала всякий раз, когда острая боль ножом пронзала тело и застилала разум черной пеленой. Спустя какое-то время, показавшееся вечностью, боль отпустила, и Эсме откинулась на спинку кресла, обессиленная и дрожащая всем телом. Казалось, кто-то тяжелый сидел у нее на груди, выдавливая воздух из легких, не давая возможности вздохнуть. Все было мокрым: белое теннисное платье насквозь промокло от пота, лицо залито слезами, а сиденье кресла мочой, непроизвольно выделявшейся во время самых жестоких приступов боли. Всхлипывая и судорожно хватая воздух посиневшими губами, Эсме сидела и молилась, чтобы Рон додумался заглянуть домой, прежде чем идти в «Сисайд». Телефон в прихожей находился на расстоянии многих световых лет от нее, в абсолютной недосягаемости.

Только в семь вечера Рон с Тимом вошли в заднюю дверь дома на Серф-стрит. Там стояла непривычная тишина, обеденный стол не был накрыт, и приятного запаха свежеприготовленной пищи не доносилось.

— Эй, где наша мамуля? — весело спросил Рон, входя вместе с Тимом на кухню. — Эс, дорогая, ты где? — позвал он, а потом пожал плечами и сказал: — Должно быть, решила сыграть пару дополнительных сетов в клубе доморощенных теннисисток.

Пока Рон включал свет на кухне и в столовой, Тим прошел в гостиную. Из глубины дома донесся вопль ужаса. Рон уронил чайник и с бешено колотящимся сердцем бросился в гостиную. Тим ломал пальцы и плакал, испуганно уставившись на Эсме, которая лежала в кресле, странно неподвижная, со скрещенными на груди руками, с судорожно стиснутыми кулаками.

— О боже!

Слезы подступили к глазам Рона, когда он подошел к креслу, склонился над женой и трясущейся рукой дотронулся до нее. Кожа была теплая; едва веря своим глазам, он увидел, что грудь Эсме медленно поднимается и опускается. Он мгновенно вскочил на ноги.

— Не плачь, Тим, — проговорил он, стуча зубами. — Я сейчас позвоню доктору Перкинсу и Дони и сразу вернусь. А ты останься здесь и, если мама пошевелится, сразу кричи. Хорошо, дружок?

Доктор Перкинс был дома, ужинал. Он сказал Рону, что вызовет к ним «скорую» и встретится с ними в отделении экстренной помощи госпиталя Принца Уэльского. Вытирая слезы тыльной стороной ладони, Рон набрал номер Дони.

Трубку поднял Мик, в чьем голосе слышались раздраженные нотки. Был час обеда, а он терпеть не мог, когда его беспокоили в такое время.

— Мик, это Рон, — сказал Рон, старательно выговаривая слова. — Пожалуйста, не пугайте Дони, но дело касается ее матери. Думаю, с ней приключился сердечный приступ, но я не уверен. Мы сейчас везем Эсме в госпиталь Принца Уэльского, так что приезжать сюда не имеет смысла. Будет лучше, если вы с Дони подъедете в госпиталь, как только сможете.

— Я очень сожалею, Рон, — промямлил Мик. — Конечно, мы с Дони немедленно подъедем. Постарайтесь успокоиться.

Когда Рон вернулся в гостиную, Тим стоял на прежнем месте, глядя на мать и безутешно плача; она так и не пошевелилась. Рон обнял сына за плечи и прижал к себе, не зная, что еще делать.

— Ну-ну, не плачь, Тим, мой мальчик, — пробормотал он. — С мамой все в порядке, сейчас приедет «скорая», и мы отвезем ее в госпиталь. Они ее мигом поставят на ноги. Будь умницей, успокойся, ради мамы. Ей не понравится, коли она очнется и увидит, что ты стоишь тут и воешь, как последний дурак.

Шмыгая носом и икая, Тим попытался сдержать плач, а Рон встал на колени перед креслом и взял в руки сжатые кулаки жены.

— Эс! — позвал он, обратив к ней старое морщинистое лицо. — Эс, любимая, ты меня слышишь? Это Рон, любимая, это Рон.

Лицо у нее оставалось по-прежнему серым и словно усохшим, но глаза медленно открылись и слабо засветились при виде стоящего на коленях Рона. Эс благодарно пожала руку мужа.

— Рон… Господи, как я рада, что ты пришел домой… Где Тим?