Тимбервольф

– Я понимаю, Танели, но из-за него ты попал на войну. Почему так случилось, ведь я точно знаю, не попасть ты не мог, – он задумался.

– Что ж… я шел за ним по пятам уже несколько дней. Пару раз я видел его силуэт в прицеле, но каждый раз какие-то незначительные помехи: то качнувшаяся ветка, то внезапно поднятый ветром сноп снега, то вспорхнувшая стая тетеревов, мешали сделать выстрел. Везло ему хронически. Я не торопился, терпеливо выжидая момент, когда он выдохнется и окажется от меня на расстоянии вытянутой руки. Иногда, сидя у ночного костра, мне начинало казаться, что мыслю как он, чувствую лес его кожей, вижу его глазами, вдыхаю морозный воздух его ноздрями. И тогда мне становилось невыносимо тяжело от нахлынувшей тоски, заставляющей неметь пальцы и отбирающей остатки решимости. И когда я загнал его в ловушку, когда явственно видел его дрожащее тело, держал его на мушке, тогда я не смог нажать на спусковой крючок. Почему? Скорее всего, я и сам не до конца разобрался в этом. Наверное, в тот момент мне показалось неправильным и кощунственным, вот так просто, после всего того, что мы с ним пережили, одним движением пальца всё это прекратить. И тогда я отпустил его. Сколько раз я потом мысленно возвращался к тому моменту, и думал, думал, думал.

– Вернуть всё назад, и ты поступил бы также, – я поцеловала его, – теперь я понимаю, что увидела в тебе. Ты чудный, Танели, и чудной, – я потянулась, удобнее расположив на груди голову. Он заплел руку в моих волосах, – ласка, от которой хотелось замурлыкать и выпустить от удовольствия коготки.

…он еще что-то рассказывал о лесе, охоте, о своей семье и родине. О жутком зимнем холоде и длинных, звездных ночах. О тайге, нескончаемом хвойном океане и озерах, тянущихся до самого горизонта. Я и сама не заметила, как под его убаюкивающий голос начала засыпать.

Я еще долго лежала, наслаждаясь накатившей негой. Счастье витало вокруг меня, обволакивая свежестью и остротой ощущений, тревожащих каждую клеточку тела.

Танели не стал меня будить. В ответ на мое невнятное, полусонное бормотание он лишь чмокнул меня в щеку. Я, еще не до конца проснувшись, привстала на локтях, но он остановил меня, лишь на прощание махнув рукой. Незакрытая за ним входная накидка палатки еще трепыхалась, а я уже затосковала по несимпатичному, но дьявольски притягательному парню, во взгляде которого хотелось утонуть, голос которого завораживал, заставляя забыть о времени. И тут мне стало страшно. Впервые на этой войне стало страшно до одури, страшно до дрожи в ногах. И не понятна была природа этого, не иначе как потустороннего, страха. Вот что пугало по-настоящему. Не знаю, чего я страшилась больше, что уже никогда не увижу Танели или наоборот, что увижу его снова. Бред какой-то. Туман в душе и бардак в голове. Неспособность понять свои чувства, бессилие перед неожиданно острыми эмоциями раздражали и злили. Не знаю, долго ли я еще крутилась в кровати, смяв простыни и взбив до полной невесомости подушку, пока под тяжестью переживаний и невеселых мыслей я всё же провалилась в сон. Усталость, накопленная неделями каторжного труда и постоянного недосыпа, словно гранитной плитой придавила меня к кровати. Сколько раз потом я кляла себя за это. За то, что не смогла справиться с усталостью. За то, что отпустила Танели, так и не попрощавшись с ним. За то, что не успела сказать ему, как он мне дорог. Но так распорядилась судьба. Больше мы уже никогда не были вместе. Наверное, он так и не смог простить меня. Как изменилась бы наша жизнь, не провались я тогда в тяжелое забытие? Не знаю даже. Может, и к лучшему, что обстоятельства сложились именно так, а никак иначе. Да и ненавижу я прощания.

Во сне я звала Танели, заблудившись в лесу с высокими соснами, закрывающими кронами темное небо. В то время, как я потерянная блуждала между одинаково нескончаемыми стволами деревьев, Танели лежал на пустынном бархане, накрытый камуфлированным балахоном. Сжимая бинокль с целеуказателем, локтем чувствуя своего наблюдателя, ожидая появление цели. Он уже ясно видел просыпающийся поселок, с пробегавшими по маленьким улочкам худыми, облезлыми собаками. Он ждал лишь того мгновения, ради которого и стал снайпером, четко представляя себе, как наведет прицел на араба с фотографии, навсегда запечатленной в голове, и положит сухой палец на курок. Не знал он только одного, что всё пойдет не так, как он себе представлял. Что не придется сегодня ему никого убить. И что цель – не араб с фотографии, а он сам.

Из трясины серого, пугающего своей безысходностью, сна, меня вырвал знакомый голос. Открыв глаза, я увидела адъютанта полковника, трясшего меня за плечо.

– Госпожа майор, – вид у него был виноватый и встревоженный, – извините, вы не отзывались, пришлось войти. Полковник вас вызывает, срочно.

– Сколько времени, лейтенант? – спросила я, протирая заспанные глаза.

– Начало четвертого.

– Черт, – я резко распрямилась в кровати, открыв все свои прелести, – группа ушла? – запальчиво спросила я, сама уже зная ответ.