Тимирязев: путь биолога

Петровская академия была открыта в 1865 году и во многом отразила свободные идеи начала шестидесятых годов. Известный писатель В. Г. Короленко, поступивший в академию в 1872 году, так ее описывает: «Ровесница крестьянской реформы, академия отразила на первом уставе своем веяния того времени. По этому уставу никаких предварительных испытаний или аттестатов для поступления не требовалось, лекции мог слушать каждый по желанию – какие и сколько угодно. Кроме постоянных слушателей, допускались и посторонние с платою по 16 копеек за лекцию. Первые три лекции, если разрешал профессор, могли быть и бесплатными. Переходных курсовых испытаний не полагалось, а были лишь окончательные экзамены для лиц, желающих получить диплом. Курс был трехгодичный, но экзамены можно было сдавать в какие угодно сроки. Группа студентов заявляла о своем желании, и профессор назначал день экзамена. По выдержании экзаменов по всем предметам выдавался диплом на степень кандидата. На слушателей смотрели как на граждан, сознательно избирающих круг деятельности и не нуждающихся в ежедневном надзоре».

Но тот устав академии просуществовал только семь лет. В 1872 году академию преобразовали, приблизив ее к обычному типу высших учебных заведений. Однако и при новом уставе студенчество Петровской академии было менее стеснено и по своему составу более демократично, чем в других высших учебных заведениях того времени. Этим в значительной степени объясняется тот факт, что среди студентов Петровской академии широко распространялись революционно-демократические настроения.

Кроме того, академия находилась за городом (сегодня это совсем рядом от центра), где полицейский надзор был немного слабее. Студенты пользовались «некоторой свободой», а подпольные революционные кружки нередко работали почти открыто.

Как мы уже заметили, среди слушателей академии был Владимир Галактионович Короленко, будущий писатель. «Мне шел двадцатый год. Я был студентом Петровской академии и чувствовал себя необыкновенно счастливым. Все из того времени вспоминается мне каким-то сверкающим и свежим. Здание академии среди парков и цветников, аудитории и музеи, старые “Ололыкинские номера” на Выселках, деревянные дачи в сосновых рощах, таинственные сходки на этих дачках или в Москве, молодой романтизм и пробуждение мысли… Казалось, – нам предстоит что-то необыкновенное… Что именно, в точности неизвестно, но от этого все станут окончательно счастливы…»

О Тимирязеве Короленко писал и в «Истории моего современника» (т. 2, гл. XVI – «Волнения в Петровско-Разумовской Академии») и в повести «С двух сторон» (Тимирязев выведен под именем профессора Изборского):

«Профессор Изборский был очень худощав, с тонким выразительным лицом и прекрасными, большими серыми глазами. Они постоянно лучились каким-то особенным, подвижным, перебегающим блеском. И в них рядом с мыслью светилась привлекательная, почти детская наивность. Когда я вошел в музей, профессора Изборского окружала кучка студентов. Изборский был высок, и его глаза то и дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили.

Студент нападал. Профессор защищался. Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка в спор, были на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать таблицы, в ожидании предстоящей лекции.

“…профессор, мы тоже ценим науку, – говорил Крестовоздвиженский своим грубоватым голосом, – но мы не забываем, что в то время, как интеллигенция красуется на солнце, там, где-нибудь в глубине шахт, роются люди…”

Изборский сделал порывистое движение, как будто хотел возразить, но вдруг спохватился, взглянул на часы и сказал: “Господа… пора начинать…”, – и действительно, небольшая аудитория в музее уже была полна. Изборский с внешней стороны не был хорошим лектором. Порой он заикался, подыскивал слова. Но даже в эти минуты его наивные глаза сверкали таким внутренним интересом к предмету, что внимание аудитории не ослабевало. Когда же Изборский касался предметов, ему особенно интересных, его речь становилась красивой и даже плавной. Он находил обороты и образы, которые двумя-тремя чертами связывали специальный предмет с областью широких общих идей.

В этот день Изборский был особенно в ударе. Шаг за шагом, ясно, отчетливо, обстоятельно он изобразил все фазы мирового процесса, в котором совершается взаимодействие животного и растительного царств… и вдруг, без эффекта, естественно и просто, он перешел к предмету недавнего спора со студентами…