Тёмное пророчество

Я совсем пал духом. Было очевидно, что случится в ближайшее время. Коммод не умрет от яда. Он прикажет безжалостно истребить своих врагов. По всему городу вознесутся головы на пиках. Вдоль Виа Аппиа установят распятия. Погибнет половина сената. Сам Рим, оплот олимпийских богов, будет потрясен до основания. А Коммода все равно убьют… на несколько месяцев позже, каким-то другим способом.

Я покорно склонил голову:

– Конечно, цезарь. Позвольте наполнить для вас ванну.

Коммод закряхтел, соглашаясь:

– Пора снять эту грязную одежду.

Как это часто бывало после наших тренировок, я наполнил его огромную мраморную ванну горячей, испускающей пар водой с ароматом роз. Я помог ему выбраться из испачканной туники и опуститься в ванну. На мгновение он расслабился и закрыл глаза.

Я вспомнил, как он спал рядом со мной, когда мы были молоды. Я вспомнил, как беззаботно он смеялся, когда мы мчались через лес, и как он очаровательно сморщился, когда я попал ему виноградиной по носу.

Я взял губку и смыл с его бороды слюну и кровь. Нежно омыл его лицо. А затем сомкнул пальцы у него на шее:

– Прости меня.

Я толкнул его голову под воду и сжал пальцы.

Коммод был силен. Даже ослабленный ядом, он вырывался и отбивался. Мне пришлось задействовать божественную силу, чтобы удержать его под водой, и, прибегнув к ней, я, по всей видимости, раскрыл ему свою истинную природу.

Он затих и, потрясенный моим предательством, широко распахнул голубые глаза. Голоса его я не слышал, но он произнес одними губами: «Ты. Благословил. Меня».

После такого упрека я не мог больше сдерживать рыдания. В день смерти его отца я пообещал Коммоду: «С тобой всегда будет мое благословение». Теперь я положил конец его царствованию. Я вмешивался в дела смертных – не просто чтобы спасти жизни или спасти Рим. Я делал это потому, что не вынес бы, если бы мой прекрасный Коммод принял смерть от чужой руки.

Его последний вздох поднялся пузырьками из-под завитков бороды. Я сидел, склонившись над ним, рыдая, не убирая рук с его горла, пока вода в ванне не остыла.

Бритомартида ошибалась. Я не боялся воды. Просто в каждом водоеме мне виделось лицо Коммода, пораженного предательством, смотрящего прямо на меня.

Видение рассеялось. Меня стошнило. Я понял, что склонился сейчас совсем над другой чашей – над унитазом в туалете на Станции.

Не знаю, долго ли я там просидел, дрожащий, мучимый рвотой, мечтающий избавиться от своей жуткой смертной оболочки так же легко, как от содержимого желудка. Наконец я заметил, что в воде в унитазе отражается что-то оранжевое. За мной стоял Агамед с магическим шаром в руках.

Я застонал, протестуя:

– Обязательно подглядывать, как меня тошнит?!

Безголовый призрак протянул мне волшебную сферу.

– Лучше бы дал туалетной бумаги, – сказал я.

Агамед потянулся к рулону, но его бесплотные пальцы прошли сквозь него. Странно, что магический шар он держать мог, а туалетную бумагу нет. Вероятно, наши хозяйки решили не раскошеливаться на экстрамягкую, двухслойную, доступную призракам бумагу «Шармин».

Я взял шар. Без особой уверенности я спросил:

– Чего ты хочешь, Агамед?

В темной жидкости появился ответ: «МЫ НЕ МОЖЕМ ОСТАТЬСЯ».

– Только не очередной знак судьбы! – застонал я. – Кто это «мы»? Остаться где?

Я снова потряс шар, и он дал ответ: «ПЕРСПЕКТИВЫ НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШИЕ».

Я вложил шар в руки Агамеду, по ощущениям это было все равно что провести руками против ветра, поднятого автомобилем.

– Мне сейчас не до викторин.

Лица у него не было, но поза выражала отчаяние. Кровь из раны на шее медленно стекала на его тунику. Я представил на его теле голову Трофония и вспомнил голос моего сына, отчаянно кричащего в небеса: «Возьми лучше меня! Спаси его, отец, прошу!»

К этому прибавилось воспоминание о Коммоде, раненом, потрясенном предательством, глядящем на меня, в то время как его сонная артерия пульсировала под моими пальцами. «Ты. Благословил. Меня».

Я всхлипнул и обнял унитаз – единственный предмет во Вселенной, который сейчас не вращался. Хоть кого-то я в своей жизни не предал, не разочаровал? Хоть какие-то отношения не испортил?

Спустя вечность унижений в моей личной туалетной Вселенной у меня за спиной раздался голос:

– Эй.

Я сморгнул слезы. Агамеда не было. На его месте, опершись о раковину, стояла Джозефина и протягивала мне новый рулон туалетной бумаги.

Я шмыгнул носом:

– А тебе разве можно в мужской?

Она рассмеялась:

– Мне не впервой, но вообще-то у нас все туалеты общие.

Я начал вытирать лицо и одежду, но самому было неудобно, и я только запутался в туалетной бумаге.

Джозефина помогла мне сесть на унитаз. Она заверила меня, что это лучше, чем сидеть с ним в обнимку, хотя в тот момент я не видел разницы.

– Что с тобой? – спросила она.

Особо не задумываясь о чувстве собственного достоинства, я рассказал ей.

Джозефина достала из кармана лоскут ткани, намочила его в раковине и принялась отмывать мое лицо там, где я сам не достал. Она вела себя так, будто я ее семилетняя Джорджи или одна из башен с механическим арбалетом – что-то ценное и требующее особого ухода.