Тёмный Легендариум

Она двинулась в путь. Аккуратно выбирая место для следующего шага, там, где мох рос гуще, она вбивала носок здоровой ноги в ямку, переносила вес тела и чуть приседала, раскидывая руки. Затем подтаскивала вторую, изуродованную огнем, в уже пробитую до этого ямку. Словно наступающий бретёр, она продвигалась, стараясь не смотреть ни влево, ни вправо. Потому что там ждал страх. Из зеленоватой ваты тянулись тысячи стебельков, покачивая склизкими шишечками. То, что она приняла за туман, на самом деле оказалось мельчайшими волокнами, заполнившими ров от края до края. Когда ей удавалось подчинить свои движения слаженному ритму, вдруг накатывали кошмары, в которых она оступалась и падала, падала в эту живую вату, перевариваясь в ней на лету, так, что до ручья на дне долетал лишь изъеденный череп, с глухим плюхом разбиваясь о поверхность воды. Тогда она сильнее давила на обожжённую ступню и выдыхала сквозь стиснутые зубы:

– ФЭРН!

Мост исчез. Она всё ещё ощущала трухлявую корку, но мертвенный свет погас, и мир погрузился в непроглядную тьму, стоило ей переступить невидимый рубеж. Ночной лес вновь обхватил её дружеской лапой, омывая свежими дождевыми каплями от мерзкой слизи. Колени девушки предательски ослабели. Она рухнула на землю, привалилась к широкому сосновому стволу и уткнулась в сомкнутые лодочкой руки, всхлипывая и шмыгая носом.

Воспоминания вновь охватили Файри. С радостным удивлением она увидела себя и Дэйва. Сын небогатого рыцаря, он без памяти влюбился в девчонку, на которую наткнулся как-то утром, объезжая вотчинные земли. А она… Она тогда убежала, чтобы поймать лимиорку – фею росы. Няня рассказывала, что перед рассветом лимиорка танцует в вихре алмазных капель на краешках цветочных бутонов. Глупая Файри! Она вымокла до нитки, продрогла и измазалась, но упрямо бродила в сереющих сумерках по полям, пока не забрела незнамо куда. Пока не уселась под кустом ежевики и не расплакалась. Так она и рыдала, когда из слоистой хмари вынырнул белый конь с гордо восседающим маленьким рыцарем. Рыцарь помог ей – правда, с большим трудом – взгромоздиться на коня и шёл рядом до самого замка. Там ей дали огромный кусок тёплого яблочного пирога и целый ковш дымящегося взвара с шиповником – пинты на три. Прискакавший позже отец добавил сдержанное хмыканье и искреннюю благодарность Дэйву. А, оставшись наедине с дочкой – несколько полновесных шлепков по нежному заднему месту. Вскоре Дэйв приехал к ней в гости. А потом ещё. И снова.

Отец не возражал. В день четырнадцатилетия она узнала о помолвке. Сердце сладостно забилось, когда отец, пряча в бороде улыбку, сообщил, что намерен породниться с одним из соседей.

– Не пройдёт и двух вёсен. Тогда бегай за феями, сколько вздумается – если муж разрешит.

– Разрешит! – Файри показала язык. – Он мне всё разрешит! Он замечательный. И не только за феями. Мы убежим в Дикий лес!

Отец уставился на неё двумя огромными плоскими глазами, лишёнными век:

– Дитя, зачем тебе убегать в Дикий лес?

Горло сжалось в диком спазме. Это был голос её отца! Ткань воспоминаний порвалась, и в прореху хлынуло ужасное настоящее. Уродец напоминал карлика, но выше плеч… Голову, словно тесто скалкой, раскатали в тонкий буро-коричневый блин и выгнули, так, что верхняя часть с глазами-плошками и маленьким ртом смотрела в упор на неё.

Мгновенный спазм страха погас, повинуясь окрепшей воле. Девушка выпрямилась, но, вместо того, чтобы начать разговор или бежать, со всей силы вогнала обожжённую ногу в кадык на горизонтальном изгибе головы. Носок с уверенным чмяком вошёл в резиноподобную плоть. Существо вывернулось, заваливаясь набок с шипением и бульканьем, прижимая руки-веточки к горлу. Оно упало и покатилось куда-то вниз, в невидимый овраг.

– Мне надо на ту сторону леса, чёртов урод! – прокричала Файри ему вслед и двинулась сквозь заросли. Пробираясь между стволов, она начала ощущать в своей походке, в самой себе нечто новое, уверенность, которой не хватало ранее. Она как бы примирилась с тем, что Дикий лес – вовсе не то, чем она считала его всю жизнь. Она начала свыкаться с фантасмагорией, в которую оказалась затянута.

Слух тревожили крики выпи и смех мохового бегунка. В порывах ночного ветра тёрлись друг о друга ветви. Где-то в самой чащобе раздавалось мощное «шшччмуок-куууэээ», словно гигантская жаба поднимала голову из болотного глея и возвещала топям о своём безраздельном владычестве.