Тёмный Принц

   - Следовало убить его при рождении, - подумал он. Холодный ветерок проник в комнату, и Филипп поежился и вернулся в постель. Рядом спала Клеопатра. Он нежно погладил ее по волосам. Такая красивая, такая молодая. Его рука опустилась ниже, легла на ее живот - всё еще плоский и упругий, несмотря на третий месяц беременности. В ней был его сын. Не одержимый демоном, не рожденный из тьмы и колдовства, но настоящий сын - тот, кто будет расти и любить своего отца, а не замышлять его убийство.

   Как ты мог пойти на такое против меня, Александр? Я любил тебя. Я был готов рискнуть всем ради тебя.

   Поначалу Филипп не обращал внимания на доносы, которые Аттал доводил до его сведения - льстивые высказывания Александровых Доверенных, критические замечания о Царе и его военачальниках. Но с течением месяцев Филипп всё больше и больше убеждался в том, что Александр не успокоится, пока сам не взойдет на престол.

   Трибаллийская кампания хорошо это показала. Или он думает, что я дурак? О да, он разбил врагов, заставив их платить выкуп. Но для кого он его запросил? Не для Филиппа. Не для Македонии. Нет, для Александра.

   Высокомерный щенок! Конечно, ты разбил трибаллов, потому что у тебя была моя армия. Моя армия!

   Но моя ли она? Как они чествовали золотого принца при Херонее, пронося его на плечах вокруг лагеря. И после Трибаллийской победы, когда он дал каждому воину по десять золотых, они приветствовали его, как приветствуют царей, стуча мечами о щиты.

   По-прежнему ли это моя армия?

   Конечно, моя, ведь у меня есть Парменион. Да, Спартанец всегда будет верен мне.

   Филипп улыбнулся и лег обратно, положив голову на мягкую, обшитую атласом подушку. Македонский Лев со мной, подумал он, и вновь погрузился в сон.

  

Трава вырастала багровой, роняя капли крови на иссохшую землю под ней. Небо имело цвет пепла, было серым и безжизненным. Ни одной птицы не пролетало, ни единое дуновение ветра не тревожило равнину...

  

Баня была задумана и выстроена Филиппом только из самого лучшего мрамора. Понадобилось шестеро рабов и целый час на то, чтобы наполнить ее горячей, ароматизированной водой, и дюжина человек могла сидеть на мокрых сиденьях или плавать в бассейне посередине. Царь построил ее после второй Фракийской кампании, когда его правая нога была сломана и кости плохо срослись, оставив его с сильной хромотой и постоянными болями. И только в теплой воде его конечность получала некий пульсирующий покой, так что Филипп взял манеру устраивать совет в бане, в окружении своих офицеров.

   Сегодня на совете были лишь сам Филипп и еще два человека, сидевшие рядом, пока рабы подливали кипятка, поддерживая высокую температуру воды. Алые цветы были высыпаны на поверхность, их аромат был силен, и Парменион ощутил, как напряжение и усталость от долгой езды верхом уходят прочь.

   - Значит, он отбыл, - проговорил Царь. - Я буду скучать по нему.

   - Он передавал тебе слова благодарности и уважения, мой повелитель.

   Филипп ухмыльнулся. - Помнишь, как он грозился превратить меня в ящерку?

   - Да. Ты снисходительно отнесся к этому, насколько я помню.

   - Прекрасные дни, Парменион. Дни силы. Я тоскую по ним.

   Спартанец посмотрел на Царя. В облике Филиппа уже появлялись признаки старения - его черные волосы и борода подернулись серебром, мешки складывались под глазами. Но его ухмылка была по-прежнему заразительной, а сила - грозной.

   - Мы наладили связи с городами Азии? - спросил Филипп.

   - Да. Мотак собирает сведения. Нас радушно примут во всех греческих городах Малой Азии, однако пути снабжения будут чересчур растянуты. Тридцати тысячам человек понадобится немало провианта.

   - Афинский флот будет нас снабжать, - отрезал Филипп. - Что ты слышал о новом Персидском Царе?

   - Он - воин и дипломат. Я познакомился с ним много лет назад; это по его милости я утратил свои полномочия и перебрался в Македонию. Он заносчив, но учтив. Он не станет бросаться на нас; сначала будет высылать против нас своих сатрапов и попытается разжечь мятеж у нас за спиной. Он уже завел связи со Спартой и Фивами и направил своих агентов в Афины и Коринф.

   Филипп склонился вперед и окатил лицо и бороду ароматной водой. - На этот раз это им ничего не принесет. Нет больше армии, способной помешать нам - даже в Спарте. Ни один город не сможет действовать в одиночку.

   - Вторжение в Персию - чрезвычайно смелое предприятие, - произнес Парменион. - Надеюсь, ты не относишься к нему легкомысленно?