Тюремные записки

Другой юный прапорщик не из тюремной охраны, а из самого калужского управления КГБ после рассказов о том, что служил в Кремлевском полку, а вот теперь — здесь, принес мне Уголовный кодекс, который обязаны были мне дать, но не давали. И его за это уволили. В тюрьме, где-то неподалеку, как мне сказали мои охранники — им очень скучно было стоять целый день возле моей камеры, осматривать миску прежде чем ее даст мне баландер, а потом еще раз, когда я ему ее возвращаю, стоять уже возле пустой моей камеры, когда меня выводят на прогулку — итак на том же этаже, что и я, но в общей камере, среди отказавшихся служить в армии был сын гроссмейстера Корчного. Он обоснованно считал, что после службы его назовут носителем военных секретов и он уже никогда не сможет уехать к отцу в Израиль. Вскоре и в Калужской и Боровской газетах появились статьи о том, как я обмениваюсь портфелями с иностранцами, а уже как личная фантазия моих следователей — сообщение о радиостанции и чемодане с долларами, обнаруженными в моем огороде. Соседом моим одно время был — чаще я сидел один — директор одного из магазинов «Океан», шедший по громкому тогда рыбному делу, но я на его откровения не отзывался и его убрали. Зато я начал думать о необходимости запастись продуктами. То, что независимо от приговора я сперва попаду в Чистопольскую тюрьму было мне очевидно — я знал, что те, кто уже был в тюрьмах, начинают свой новый срок опять с тюрьмы, даже если это и не предусмотрено приговором. Но там я месяца на два попаду на карантин, когда получать передачи и даже ларек (из-за отсутствия заработанных денег) не разрешается, но зато можно было взять в камеру привезенные продукты. Но для этого их надо было накопить.

И я стал настаивать на проведении со мной обязательной для особо опасных преступлений, стационарной психиатрической экспертизы в институте имени Сербского («Серпах»). Я знал, что там разрешалось получать передачи раз в неделю, а не раз в месяц, как в следственном изоляторе и надеялся накопить что-то в дорогу. Вся эта моя смелость была бесспорным результатом и достижением работы комиссии по психиатрии и Хельсинкской группы — я уже не боялся ложного заключения и возможности попасть в психушку. Но и в Калуге, как и в Ярославле меня не хотели подпускать к психушкам и устроили мне вполне формальную амбулаторную экспертизу, признавшую меня нормальным. Я сказал, что будучи журналистом, делал то, что мне положено — информировал людей. Психиатры не возражали.

Тем временем неторопливо шло следствие. Меня поочередно допрашивали следователи, у них было достаточно пунктов обвинения, чтобы меня посадить — портфель с комплектом «Континентов», моя недописанная книга, «Слово о Варламе Шаламове» в «Континенте», наконец, рукопись «статьи редактора», лежавшая на моем столе в день обыска.