Тюремный дневник

Этот спокойный добрый голос в ночной тишине сотни раз спасал мой рассудок от помешательства. Это был мой друг Джеймс Бэмфорд, или Джим, как его называла я. Его телефонный номер я всегда знала наизусть, поэтому даже отобрав у меня все вещи, тюремщики не смогли забрать у меня главного – моей памяти и здравого рассудка, отдавать который я была не намерена ни за что, а ведь именно за ним так охотились мозгоправы с психотропными таблетками. Он разговаривал со мной каждую ночь и никогда не признавался, что ему наши беседы доставляют хоть какое-нибудь неудобство. Он говорил, что писатели, мол, ночные хищники, они будто совы, выходят на охоту за вдохновением в тишине и покое темного время суток, когда никто не может нарушить их концентрации и погружения в написание книг. По голосу я слышала, что он улыбался. Нас было только двое в звенящей тишине ночи, когда весь мир отправлялся в царство снов.

– Спасибо, что ты ответил на мой звонок, Джим, – благодарила его я.

– Я всегда буду рядом, – отвечал Джим.

Я называла его человеком, который всегда берет трубку. Сложно объяснить, насколько это важно обывателю, который не бывал в тюрьме, тем более на одиночном содержании, когда у тебя есть всего несколько минут на звонок. Нет, пожалуй, ничего страшнее, когда в трубке только идут бесконечные длинные гудки, бегут секунды, а мозг рисует самые страшные картинки того, почему нет ответа: может быть, с ним что-то случилось, авария, катастрофа. Может быть, телефон не сработал, а может, он просто спит. А вдруг случилось непоправимое и его уже вовсе нет в живых?

– Джим, я ничего не сделала.

– Я знаю. Я верю тебе.

Джим всю жизнь посвятил исследованию темы шпионов и спецслужб. Он – всемирно признанный эксперт в этой области, книги которого всегда становились бестселлерами, а приведенные в них факты никогда не подвергались сомнению. Джеймс Бэмфорд в 1986 году раскрыл миру тайну существования Агентства национальной безопасности США, американской спецслужбы, созданной с целью слежки за всеми коммуникациями Америки и мира. До выхода его книги американское правительство тщательно скрывало этот постыдный факт, заявляя, что свято следует конституционному праву граждан на тайну переписки, а на практике читало каждое сообщение, слушало каждый разговор. Оно ненавидело Бэмфорда всеми фибрами души, как занозу, которая все время ныла. Власти угрожали ему уголовными делами, пытались изъять его книги из обращения, но Джим не сдавался. Он привык плыть против течения, говорить правду там, где остальные трусливо молчат или в один голос вторят официальной линии партии.

– Джим, когда это закончится?

– Я не стану тебе врать. Я не знаю. Могу обещать тебе только одно: я расскажу миру правду.

И он никогда не врал. Никто не мог ничего предсказать в деле, в котором не было ни преступления, ни доказательной базы, зато был политический заказ на разжигание ненависти к России, воплощением которой была на тот момент я. Насколько далеко могло зайти беспринципно жестокое американское выборочное правосудие в публичной казни «врага народа»? Публика жаждала крови. Все началось с ареста, за ним – месяцы одиночного содержания, собачий холод, лишение сна, бесконечные обыски с раздеванием, направленные на унижение человеческого достоинства, попытки посадить на транквилизаторы, делающие из человека безвольную куклу. Человеческая фантазия, как известно, безгранична, а когда речь идет о таком политически значимом пропагандистском деле, как шоу по уничтожению источника всех бед и несчастий, тем более. Единственное, что мог сделать Джим, – это кричать во весь голос о происходившем судилище в надежде, что во всеобщей истерии его сильный голос побудит хоть кого-нибудь на секунду остановиться посреди разъяренной, жадной до зрелищ толпы и хотя бы задуматься о происходящем.

Так, день за днем, он работал над журналистским расследованием, по крупицам собирая факты, доказывающие абсурдность обвинения и показывающие истинные причины происходящего. Брать у меня и моих адвокатов комментарии для расследования он не мог – судья наложила запрет на наше общение с прессой, все материалы были засекречены, поэтому он мог полагаться только на свои силы и опыт. Он мог говорить со мной только как друг, если бы в прослушиваемых разговорах заметили хотя бы намек на то, что это интервью, наше общение бы моментально прекратили. Продолжать разговоры и встречи было опасно, будто идти по тоненькой кромке весеннего льда. Но мы были друзьями много лет, а потому понимали друг друга с полуслова.