Тьма

Наконец мы свернули с Лейкшор-Драйв у берега Гросс-Пойнта на извилистую дорогу, носившую название Буэна Виста. Здесь особняки были поменьше, но все равно оставались особняками. Буэна Виста окончилась тупиком, где росли высокие и могучие дубы и вязы. В самом конце, у озера, стоял дом дяди Ребхорна – как я уже говорила, самый прекрасный из домов, какие мне доводилось видеть вблизи или заходить внутрь. Из светло-розового песчаника, будто светящегося, с красивейшей, увитой плющом галереей, четырьмя изящными колоннами, дюжинами обрешеченных окон, отражавших лучи солнца, будто улыбки, – дом выглядел как картинка из книги сказок.

А за ним простиралось небо цвета синей кобальтовой краски с еле заметными перьями облаков. Дядя Ребхорн нажал кнопку на приборной панели, и ворота из кованого железа открылись. Такого я еще никогда в жизни не видела.

Подъездная дорога тоже не была такой, какими я привыкла их видеть, эта была извилистой, идущей то вверх, то вниз, мощенная красивым, будто крохотные ракушки, розовым гравием. Дядя Ребхорн повел машину дальше, из-под колес полетели крохотные камешки, а ворота позади закрылись, будто по волшебству.

«Как повезло Одри жить здесь», – подумала я, грызя ноготь на большом пальце. Тысячу раз мама говорила мне этого не делать. «Все бы отдала за то, чтобы жить в таком доме», – подумала я.

Казалось, дядя Ребхорн меня услышал.

– Мы тоже так думаем, правда, – сказал он. К моему стыду, он глядел на меня в зеркало заднего вида и теперь подмигнул. Его глаза озорно светились. «Неужели я сказала это вслух, невольно?» Мое лицо залила краска.

Даррен, прижатый к дальнему подлокотнику, издал презрительный смешок. Он не особо смотрел на меня, когда я садилась в машину, всю дорогу он сидел надувшись, и мне казалось, что я ему не понравилась. Полноватый мальчишка с дряблой кожей, он выглядел скорее на двенадцать, чем на четырнадцать. Такая же кожа, как у дяди Ребхорна, цвета топленого сала, полные губы, но другие глаза – у дяди Ребхорна глаза блестели хитро. Глаза Даррена были тусклыми, близко посаженными и глядели недоброжелательно. Что бы он ни хотел показать своим смешком, дядя Ребхорн его услышал сквозь шум кондиционера (есть ли что-то, что не способен услышать дядя Ребхорн?) и заговорил тихо, вежливо и предупреждающе.

– Сын, следи за своим поведением! Иначе за ним станет следить кто-то другой.

– Я ничего не сказал, сэр. Я… – возразил Даррен.

– Даррен, – поспешно вмешалась тетя Элинор.

– …извините, сэр. Больше не повторится.

Дядя Ребхорн усмехнулся, будто в этом было что-то очень смешное или нелепое. К этому времени он уже подвел величественную черную машину ко входу в дом и выключил зажигание.

– Вот и приехали!

Как-то странно и немного страшно было входить в особняк дяди Ребхорна, поскольку для этого пришлось согнуться и протиснуться в дверь, даже Одри и мне – самым маленьким. Когда мы подошли к большой входной двери из резного дерева с великолепным сверкающим изображением бронзового американского орла, дверь, казалось, уменьшилась в размерах. Чем ближе мы подходили, тем меньше она становилась – не так, как обычно, когда приближаешься к предмету, и он зрительно становится больше.

– Осторожнее головы, девочки, – предупредил дядя Ребхорн, помахав указательным пальцем. У него была манера общаться бесцеремонно и насмешливо, будто все вокруг было смешным или становилось таковым от его смеха. Но его глаза, блестящие, как два куска стекла, были внимательны и серьезны.

– Пойдем, пойдем! Воскресенье, Шаббат, нечего мешкать! – воскликнул дядя Ребхорн, хлопая в ладоши.

Сбившись в кучку, мы оказались в чем-то напоминающем тоннель. Стоял сильный резкий запах вроде нашатыря. Сначала мне даже дышать было трудно, я начала задыхаться. Никто не обратил на это внимания, кроме Одри, которая тихонько взяла меня за запястье и прошептала:

– Сюда, Джун, и не зли папу.

Дядя Ребхорн шел впереди, следом тетя Элинор, Одри и я, на полусогнутых. Тоннель был слишком низким, чтобы встать, а идти на четвереньках тоже нельзя из-за битого стекла на полу. Почему так темно? Где окна, которые я видела снаружи?

– Разве не здорово! Мы так рады, что ты к нам сегодня присоединилась, Джун! – тихо сказала тетя Элинор. Как, должно быть, было неловко такой женщине, как тетя Элинор (красиво одетой в вязаный летний костюм цвета желтого тюльпана, в белых туфлях на высоком каблуке и чулках), идти на полусогнутых в такой тесноте! Однако она не жаловалась и улыбалась.

По моему лицу скользнули обрывки паутины. Я дышала быстро и прерывисто, будто плачу, и это меня пугало, поскольку я понимала, что дядя Ребхорн может обидеться. Одри несколько раз сжимала мое запястье, сильно, до боли, предостерегая, чтобы я молчала. Тетя Элинор тоже тихонько толкала меня локтем.

– Кто есть хочет – я проголодался! – радостно говорил дядя Ребхорн, потом повторял громче: – Кто есть хочет?

– Я проголодался! – тут же отзывался Даррен.