Тьма

Тетя Элинор и Одри клевали, будто птички, и смогли съесть хоть немного, а вот мне было дурно, и я боялась, что меня стошнит. Еда была чуть теплая, в пластиковых контейнерах. Толстые куски жесткого, ярко-розового мяса, загнувшиеся на концах и сочащиеся кровью, кукурузный пудинг, растекшийся в лужицы, кукуруза зернами, куски лука и зеленого перца в жидком светлом соусе, похожем на гной. Оторвав взгляд от тарелки, дядя Ребхорн посмотрел на нас. Поначалу его взгляд был мягок, но потом в нем опять появился стеклянный блеск, когда он увидел, как мало съели его домочадцы.

– Ну, в чем дело? Не трать попусту, нужды не будет. Заполоните.

Протянув руку, он ткнул меня в плечо вилкой.

– Сегодня Шаббат, и он свят. Ага?

Тетя Элинор ободряюще улыбнулась мне. Ее губная помада была розово-малиновой и блестящей, рот был растянут в постоянной улыбке, а волосы, светлые и сверкающие, напоминали шлем В ушах у нее были чудесные серьги со светло-розовыми жемчужинами, на шее висело ожерелье в тон им Когда мы сидели в машине, она казалась моложе моей матери, но теперь, вблизи, я увидела на ее коже тонкие, как волос, морщины, будто трещины в глазури на керамике; ее глаза будто не могли сфокусироваться, даже когда она глядела прямо на меня.

– Джун, дорогая, бывает голод превыше любого голода, – тихо сказала она. – И такой голод надо познать.

– А мы американцы, – с нажимом сказал дядя Ребхорн. – Не забывай.

Каким-то образом я ухитрилась съесть все, что было у меня на тарелке.

«Я не озорная девочка, я хорошая девочка, глядите!»

На десерт женщина-карлик швырнула перед нами чашки с дрожащим желе янтарного цвета. Я подумала, что это яблочное желе, яблочное с корицей, и у меня потекли слюнки в предвкушении. Есть надо было ложками, но моя ложка оказалась тупой, и я не могла отковырнуть ею желе, которое дрожало и извивалось у меня в чашке. Увидев мое лицо, дядя Ребхорн вежливо обратился ко мне.

– Что теперь не так, Джуни?

– Не знаю, сэр, – промямлила я.

Дядя Ребхорн усмехнулся.

– Гм! Ты же не думаешь, что у тебя на десерт медуза, не так ли? – И зашелся хохотом. Остальные тоже рассмеялись не так громогласно.

Потому что это именно она и была. Медуза. У каждого из нас в чашке было по медузе. Теплой, пульсирующей жизнью и исходящим от нее страхом, будто обнаженные нервы.

************** мелькает передо мной, пятна слепоты. Будто трещина в самом воздухе. Пульсации в глазах, как когда засыпаешь, и начинают приходить сны (к тебе и в тебя), и уже нет спасения, потому что сон – это ты.

Да, на этом месте я хотела прервать свои мемуары. Я не привыкла писать, тщательно подбирая слова. Когда я говорю, то часто запинаюсь, но в этом есть особая радость (кто бы знал, какая радость!) – не сказать того, что должен сказать, не сказать, пока это окончательно не станет твоим и уже не удивит тебя. Я в этом не виновата, я не заслуживала той боли ни тогда, ни сейчас, но верю ли я сама в это, если не могу заставить поверить в это даже вас?

Как может опыт быть твоим, если ты не можешь вспомнить? Это предел того, что я хочу знать. Если я не могу вспомнить его, тогда как мне вернуться к нему, чтобы осознать, не говоря уже о том, чтобы что-то изменить? И почему я дрожу, если сегодня солнце палит нещадно, сквозь сухую листву, которая трещит, как папье-маше? Но я продолжаю дрожать-дрожать-дрожать. Если есть на небесах Бог, молю, помилуй меня.

После воскресного обеда мы отправились кататься на озеро. У дяди Ребхорна была чудесная белая парусная лодка, покачивающаяся у края причала, на озере, ярко-синем и блестящем в лучах солнца. В тот солнечный ветреный день на озере Сент-Клэр было много парусных лодок, катеров и яхт. Я в восхищении глядела на них, пока мы ехали по Лейкшор-Драйв. Потрясающее зрелище, какого не увидишь в Хэмтрэмке!

Но сначала нам надо было переодеться. Все мы, сказал дядя Ребхорн, должны одеться в купальные костюмы.

Одри и я переоделись в темной каморке под лестницей. Это была комната Одри, и никто не должен был нас здесь побеспокоить, но дверь открылась внутрь, и Одри захныкала: «Нет, нет, папочка», – нервно смеясь и пытаясь придержать дверь рукой. Я была застенчивым ребенком. Когда нужно было переодеться в школе перед физкультурой, я поворачивалась к остальным девочкам спиной и переодевалась максимально быстро. Даже показать другой девочке нижнее белье мне было стыдно, и я бешено краснела. Дядя Ребхорн был по другую сторону двери, мы слышали его резкое дыхание. Однако голос его был веселым.

– Гм-м… озорные девочки, вам помочь белье снять? Или купальные костюмы надеть?