Тьма

Дядя Ребхорн повторил это бодро и весело, как телеведущий, и теперь отозвались все хором – тетя Элинор, Даррен, Одри и я. Правильный ответ, и дядя Ребхорн принял его с радостным смешком.

Мы оказались в более просторном месте, тоннель вывел нас в комнату, заставленную картонными коробками и бочками, стопками досок и котлами со смолой, а еще рабочим инструментом, рассыпанным повсюду. В этой комнате были два окна, маленькие, квадратные и грубо заколоченные перекрещивающимися нестругаными досками. Стекол в них не было, только колышущиеся обрывки дешевого прозрачного пластика, больше закрывавшие свет, чем пропускавшие. Я дрожала не переставая, хотя Одри меня больно ущипнула и глядела с тревогой и недовольством. Почему, когда снаружи жаркое лето, внутри дома дяди Ребхорна так холодно? От пола колючими струйками шел ледяной воздух. Запах нашатыря теперь был смешан с запахом готовящейся еды, отчего у меня в животе стало нехорошо. Дядя Ребхорн шутливо-гневно укорял тетю Элинор, говоря, что она все немного подзапустила, не так ли? Тетя Элинор испугалась и заикалась, прижимая руку к животу, говоря, что рабочий по внутренней отделке к сегодняшнему дню обещал все привести в порядок.

– К Рождеству будет готово, а? – едко сказал дядя Ребхорн.

Даррен и Одри почему-то захихикали.

У дяди Ребхорна была мощная крепкая шея, и он мог мгновенно повернуть голову и поглядеть на тебя, когда ты этого совсем не ждешь. Поглядеть этими сверкающими, как стекло, глазами. Я еще никогда не видела, чтобы у кого-то так блестели белки глаз, как у дяди Ребхорна, а зрачки были расширенными и совершенно черными. Он был крепким мужчиной, шумно дышал и пыхтел, его широкие ноздри раздувались и опадали в такт глубокому и частому дыханию. Его светлую кожу покрывал румянец, особенно щеки, как при лихорадке. Дядя носил воскресный костюм, красный клетчатый пиджак в спортивном стиле, тесный ему в плечах, белую рубашку с галстуком и льняные брюки темно-синего цвета, на которые он по дороге собрал немного паутины. На макушке у дяди Ребхорна была блестящая залысина, на которую он аккуратно зачесал остатки редких волос. На скулах проступали желваки мускулов, когда он улыбался. Все улыбался. Как тяжело было глядеть на дядю Ребхорна, с его блестящими глазами и улыбкой!.. Когда я пытаюсь вспомнить его теперь, у меня в глазах ***************** появляются крохотные слепые пятна, и мне приходится осторожно моргать, чтобы восстановить нормальное зрение. И почему я дрожу, я должна положить конец этому невротическому поведению, ведь это единственная цель моих мемуаров, так? Какая еще цель может быть у попыток вспомнить то, что причиняет столько боли?

Дядя Ребхорн глухо усмехнулся в глубине своего горла и погрозил мне пальцем.

– Озорная девочка, я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он, и мне будто обожгло лицо, я ощутила, что все мои веснушки стало жечь, будто воспалившиеся прыщики, хотя я и не поняла, что он имеет в виду. Одри, рядом со мной, снова нервно хихикнула, и дядя Ребхорн погрозил пальцем и ей.

– А ты, лапочка… папочка все о тебе знает.

Внезапно он сделал жест в нашу сторону, такой, как машут рукой на испуганную собаку, чтобы испугать ее еще больше или чтобы она прикинулась испуганной. Держась друг за друга, я и Одри отшатнулись. Дядя Ребхорн разразился хохотом, приподняв густые брови так, будто был и удивлен, и обижен.

– Мм, девочки, вы же не думали, что я собираюсь вас ударить, так ведь?

– О нет, папочка, нет, – выпалила Одри.

Я была так напугана, что вообще не могла говорить. Попыталась спрятаться за Одри, которая дрожала не меньше моего.

– Вы же не думаете, что я собираюсь вас ударить, а? – спросил дядя Ребхорн более угрожающе. В шутку махнул кулаком в мою сторону, прядь моих волос попала под его перстень с печаткой. Я взвизгнула от боли. Он рассмеялся и слегка успокоился. Глядя на меня, Даррен и Одри, даже тетя Элинор засмеялась. Тетя пригладила мне волосы и снова прижала палец к губам, предостерегая.

«Я не озорная девочка, – хотелось возразить ему, – не надо на меня ругаться».

К воскресному обеду мы уселись на упаковочных ящиках и ели с двух досок, стоящих на козлах, вместо стола. Низкорослая женщина с кожей оливкового цвета и сросшимися бровями, одетая в белый костюм из искусственного шелка и сеточкой на волосах, ждала нас. Молча поставила перед нами тарелки, но улыбнулась дяде Ребхорну, который не переставал называть ее «душечкой» и «милочкой». Тетя Элинор сделала вид, что ничего не замечает, и сказала мне и Одри, чтобы мы ели. Женщина-карлик поглядела на меня с презрением, угадав во мне бедную родственницу. Взгляд ее темных глаз резанул меня, будто бритвой.

Дядя Ребхорн и Даррен жадно ели. Отец и сын нависли над импровизированным столом в совершенно одинаковой позе, низко наклонившись к тарелкам, и пережевывали, слегка вертя головами из стороны в сторону. Их глаза заблестели от удовольствия.

– Мм-м, здорово! – заявил дядя Ребхорн. Даррен тут же повторил его слова.