Тьма и золото полуночи

Я пожимаю плечами. Разве кто-то из нас может по-настоящему понять планы Мидраута?

– В одном можно не сомневаться, – говорю я. – Я не собираюсь недооценивать его на этот раз. Мы должны принять, что он найдет способ использовать все это к своей выгоде.

В ту ночь лорд Элленби соглашается со мной, когда мы рассказываем ему о происшествии. Возможно, мои поступки в отношении Чарли и Бандиле и не забыты, – я это вижу по их осторожным взглядам, бросаемым на меня, – но все это пока отодвинуто в сторону перед лицом новых событий.

– Мы должны следить за газетами, – говорит лорд Элленби во время одного из общих собраний. – Это может дать нам намек на то, что именно задумывает Мидраут. Мы так сосредоточились на том, как он использует Аннун, что просмотрели Итхр. Мы забыли, что эти два мира взаимосвязаны.

– Мы проверим, делал ли что-то в этом роде Артур, – решает Иаза, и Франки согласно кивает.

– А пока каждый возвращается к своему делу, пожалуйста, – говорит лорд Элленби, – и повнимательнее следите за этими прорывами.

Когда все уходят, лорд Элленби подзывает меня.

– Насчет той ночи, Ферн, – начинает он.

– Я знаю, сэр, – киваю я. – Я тут думала, нельзя ли мне ненадолго освободиться от этих змеиных дел, чтобы поговорить с Джин, если вы ее отпустите?

Лорд Элленби понимает, к чему я веду:

– Да, думаю, это может быть неплохой идеей.

Я нахожу Джин в одной из палат, что рассыпаны в аптекарском крыле. В Итхре большинство госпиталей приспособлены для лечения болезней тела, но в Аннуне главная работа аптекарей сосредоточена на эмоциях и уме. Я нередко задумываюсь о том, правильный ли путь избран в Итхре. Ведь так много проблем между мной и Олли могло быть решено годы назад, если бы мы регулярно встречались с кем-нибудь вроде Джин!

Джин показывает мне на уютное кресло и достает блокнот и карандаш. Несмотря на то что это моя идея, вид блокнота тут же вызывает во мне настороженность. Джин видит, что я замыкаюсь, и откладывает в сторону блокнот и карандаш – это предложение мира.

– Давай постараемся сделать это приятнее, чем в прошлый раз, когда мы были здесь, ладно? – улыбается она.

– Ну, тогда мы не были подругами.

– Я и сейчас не твоя подруга, – возражает Джин, потом, заметив выражение моего лица, отступает. – Я имею в виду, не в этой комнате, Ферн. Не теперь, когда мы заняты этим, хорошо? Здесь ты можешь быть более откровенной со мной, чем была бы с другом или родными, понимаешь?

Никогда не думала об этом вот так: единственные люди, перед которыми я когда-либо открывалась, – это или мои друзья, или брат, или умершая мать. Но я всегда что-то придерживала, утаивала. Всегда оставалась какая-то часть меня, гадавшая, что они думают обо мне, пытавшаяся повернуть мои мысли так, чтобы получить желаемое представление. Но мнение Джин обо мне хуже некуда. И нет причин не быть с ней полностью откровенной. Настоящий вопрос таков: осталось ли это во мне после семнадцати лет запирательства? Я заглядываю глубоко внутрь себя.

– Боюсь, что превращаюсь в него.

– В Мидраута?

Я киваю.

Джин улыбается, глядя на свои колени.

– Я тоже так думала, – признается она. – Но потом я тебя узнала.

– Ты видела, что я сделала прошлой ночью? С Бандиле и Чарли?

– Видела. И я также знаю кое-что, чего ты не знаешь, Ферн.

Во мне снова вспыхивает заносчивость, но я не направляю ее на Джин. А она наклоняется вперед:

– Ты знаешь, как много я исследовала Иммрал. Я могу с уверенностью заявить тебе, что то, как ты использовала силу, восстанавливая Тинтагель, необычно. Это не естественная часть твоей силы. Это шло от тебя, а не от твоего Иммрала.

– Но ведь все не так просто? – говорю я. – Это же не все равно, как заявить: «Ох, пиши картины, занимайся чем-нибудь творческим, и тогда не превратишься в злобного диктатора»?

– Конечно, все не так просто. И никогда не бывает просто. Но говорю тебе, Ферн, – это такая редкость – то, что ты делаешь. – Она немного молчит. – Это дает мне надежду.

– Вот только не взваливай снова все на меня, – предупреждаю я. – Мы все еще ищем Грааль.

На мгновение у Джин становится такой вид, словно на нее внезапно упал свет прожектора. Я улавливаю ощущения грусти и сострадания, как аромат лаванды в конце летнего дня.

– Нет, – говорит она наконец. – Не думаю, что ищем.

– О чем ты?

Джин вздыхает и открывает один из ящиков своего письменного стола. Достает медную коробку и открывает ее. Внутри на бархатной подушке лежит эфес какого-то меча. Он простой, но тяжелый. А лезвия нет.

– Это когда-то было мечом Ланселота, – поясняет Джин.

Я беру эфес, и на меня мгновенно обрушивается шквал эмоций. Грусть, стыд, гнев и, что самое странное, нечто вроде радостной агонии. Это эмоции, смешавшиеся в эфесе, они такие слабые, что мне трудно их расшифровать.

– Таны Эдинбурга нашли это в одной из пустых комнат своего замка. Во время поисков Грааля.

Джин внимательно наблюдает за мной, а я роюсь в смутных воспоминаниях.

– И о чем это говорит? – спрашиваю я.

Ни одна из картин не фокусируется в моем уме, но внутри меня нарастает некое чувство. Чувство долгих дорог, терпения, неколебимого самопожертвования…