Тьма и золото полуночи

– Ты действительно хочешь это знать, Ферн? – Олли неловко топчется на месте. – Я ведь понимаю, как ты восхищаешься мамой, даже если ты говоришь, что это не так…

– Конечно, я хочу знать!

Олли садится на кровать. А я – на пол перед ним, скрестив ноги, как ребенок, готовый послушать сказку.

– Помнишь, когда ты в последний раз просматривала эти дневники? Я взял вот этот и посмотрел на него.

Я смутно помню ту ночь – Олли выглядел сбитым с толку, но не захотел объяснить мне почему.

– Ну, – продолжает он, – когда я прочитал вот это, у меня случилось… «виде́ние», пожалуй, самое подходящее слово. Как она с ним познакомилась. Я словно очутился в ее голове. Я тогда не понимал, что происходит, но теперь…

– Брешь, – киваю я. – Должно быть, поблизости открылась брешь, и твой Иммрал заработал.

– Именно так. Ну, в общем, мама познакомилась с папой в Аннуне и сразу в него влюбилась.

Олли криво улыбается, я невольно улыбаюсь в ответ, – это так похоже на нашу импульсивную, беспощадную маму. Но улыбка Олли гаснет.

– Вот она и решила использовать его сны, чтобы заставить его влюбиться в нее.

– Что?! – задыхаюсь я.

– Я же говорил, тебе это не понравится. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, почему папа так цеплялся за нее все прошедшие годы? И почему он никогда не говорил нам, как они познакомились, хотя мы спрашивали?

– Я просто думала, что он всегда видит ее сквозь розовые очки…

Вспоминаю наши с папой разговоры о маме. Мне хочется сказать Олли, что он ошибается, но теперь, когда он уже посеял сомнение, все начинает обретать смысл. Если мама воспользовалась воображением папы, чтобы как следует его узнать до того, как встретилась с ним в Итхре, то она могла предстать перед ним в качестве идеальной подруги, когда они действительно увиделись. Она буквально была девушкой из его снов.

Мне становится плохо. Все это время я подозревала, что папа не понимал маму, что он видел в ней не больше, чем хорошенькое личико, любящую мать и жену, в то время как это она заставляла его смотреть на нее так. Она залезла в его голову точно так же, как в мою и Олли, создала нужное ей впечатление и впилась когтями в наши умы с такой же силой, как слуа Мидраута. Это бесконечное предательство, и его волны ощущались еще много лет.

42

2002 год

Не следовало Уне этой ночью приходить в Аннун. Она поняла это, как только спустилась с платформы. Прошло всего несколько часов после того, как она узнала новости. Она как раз готовила свое любимое блюдо, рагу из бобов с мясом – кассуле, – рецепт которого она выманила у одного шеф-повара в Париже. Ее приятель помогал ей варить на медленном огне бобы, а она перемешивала панировочные сухари с чесноком и петрушкой. Они шутили о том, что теперь не смогут несколько недель поцеловаться из-за количества чеснока в этом блюде, когда зазвонил телефон Уны.

– Милая? – произнесла ее мать слабым голосом.

Уна была журналисткой. Она умела читать людей – их позы, тон голосов. И потому сразу поняла, что произошло нечто ужасное. Но ведь все дурные вести оставались в Аннуне. Ее жизнь в Итхре была в сравнении с тем чудесной. Что же могла сказать ей мама?

– Милая, это насчет твоего отца…

И остального Уна уже не слышала, не слышала по-настоящему. Она не была из тех, кто во всем полагается на других, но отец всегда был ее опорой. Пусть Уна сбежала из Ирландии, как только смогла, привлеченная Лондоном, но связь между ними никогда не прерывалась. Возможно, повлияло то, что Уна была единственным ребенком, но она стала такой дочерью, которая звонила домой дважды в неделю, а иногда и чаще, пусть даже у нее не было никаких новостей.

А теперь эту нить обрезали, и Уна даже не ощутила, когда это случилось. Она перетирала лук с гвоздикой, смеялась – в тот самый момент, когда за сотни миль за морем у ее отца случился удар. Она не почувствовала разрыва нити, не осознала пустоты.

Как могла она не понять?

Уна плакала, конечно, но больше всего ей хотелось спать. Это не было похоже на обычное горе, и ее друг странно посмотрел на нее, когда она сказала, что устала, но Уне было плевать на то, как это выглядит. Ей хотелось затеряться среди рыцарей, сделать вид, что ничего не случилось. Хотелось спасти кого-нибудь, убить какие-нибудь кошмары. Она не могла придумать ничего лучше, чтобы заглушить горе.

Но это было неправильно. Лайонел и Эллен поняли это, как только она вошла в рыцарский зал. Уна не стала говорить им правду, сославшись на усталость и напряженный день на работе. Но Эллен знала, что тут кроется нечто большее. Она отвела Уну в сторону, когда все пошли к конюшням.

– Тебе не следует здесь находиться, милая.

– Мне больше некуда пойти.

Эллен огляделась. На них никто не обращал внимания.

– Я услышала, как Майси говорила о бродячем портале на Тависток-сквер. – Она многозначительно посмотрела на Уну. – Плохо будет, если кто-нибудь случайно в него проскочит.

Уна улыбнулась в первый раз после получения страшной вести:

– Это похоже на приключение.

– Так и есть.

Уна оглянулась на Лайонела и Клемента. Лайонел смеялся над какими-то словами Клемента.