Тьма над Петроградом

Сердце его забилось от волнения. Он как будто перенесся на двадцать лет назад, в те чудесные довоенные времена, когда все его близкие были живы и счастливы, когда здесь, в Озерках, была оживленная дачная местность, над озером скрипели лодочные уключины и раздавались веселые голоса дачников, а не блатные частушки и выстрелы, когда извозчики не боялись сюда ездить. Он как будто почувствовал в своей руке руку десятилетнего мальчика, каким он сам был тогда — в другой жизни, в жизни, растаявшей без следа, унесенной ледяным ветром революции и Гражданской войны…

Значит, сейчас другие мальчишки играют здесь в индейцев и прячут в этом дупле свои секретные послания? Тогда, возможно, все еще наладится, все вернется на круги своя, и в Озерках снова закипит веселая дачная жизнь…

Впрочем, современные мальчишки наверняка играют не в индейцев и даже не в казаков-разбойников, а в махновцев и буденновцев или в чекистов и контрреволюционеров.

Борис развернул листок.

Это было не секретное послание сегодняшних мальчишек.

Это был самый настоящий привет из прошлого.

Борис узнал эту бумагу — довоенную бумагу верже, с голубоватым обрезом и с латинской буквой «R» в уголке.

Такую бумагу заказывал для себя дядя Па, Павел Аристархович Ртищев. Буква в углу листа — это первая буква его фамилии.

На таких точно листах писали они, довоенные мальчишки, свои секретные письма.

И последние сомнения отпали, когда Борис увидел текст письма.

Этот текст был написан на придуманном ими языке, который они называли языком индейцев сиу. Точнее, не текст, а цепочка аккуратно нарисованных картинок — иероглифов.

Это письмо написано дядей Па, Павлом Аристарховичем Ртищевым, и адресовано оно именно ему — Борису Ордынцеву, потому что только он может понять его смысл.

Борис вгляделся в рисунки на листе.

Четыре маленьких человечка идут друг за другом. Затем — условно нарисованная елочка, на верхушке ее — пятиконечная звезда. Дальше несколько маленьких треугольников с перекрестьем наверху — так они рисовали жилище индейцев вигвам, или, точнее, типи. После вереницы вигвамов шла вертикальная веревка с узелками и, наконец, в самом конце — котелок.

Борис стал вспоминать знаки «индейского» языка.

Четыре человечка… их скорее всего нужно понимать просто как цифру четыре. Причем, рисуя идущих друг за другом человечков, мальчики-скауты сообщали друг другу направление, в котором нужно идти. А вот елка с пятиконечной звездой… это теперь такая звезда в первую очередь приводит на ум красноармейцев с их шлемами-богатырками и орденами, а раньше, до революции, это была звезда Рождества, Вифлеемская звезда, засиявшая над колыбелью младенца Иисуса, звезда, за которой шли, чтобы поклониться ему, волхвы и пастухи. Звезда, которой украшали верхушку рождественской елки.

Ну да, эта елочка со звездой на макушке — это рождественская ель… Рождественская! Четыре человечка и елка — это же значит Четвертая Рождественская улица, одна из улиц в районе, который петербуржцы называют Пески.

Отлично. Что же у нас дальше?

Вигвам на «языке индейцев сиу» обозначал слово «дом».

Ну да, правильно — следом за улицей должен идти дом.

Борис пересчитал вигвамы. Их было восемь. Значит, Четвертая Рождественская, восьмой дом. Ну, вертикальная веревка с узелками — это совсем просто: это этаж. Узелков пять, значит, пятый этаж. Непонятно только, что значит котелок, пририсованный в конце письма, ну, да и без этого Борис не сомневался, что понял послание: Павел Аристархович сообщает, что живет в доме номер восемь по Четвертой Рождественской улице, в пятом этаже.

Борис бережно сложил письмо и спрятал его в карман.

Ему снова нужно возвращаться в город.

Павел Аристархович ждет его.

Ордынцев огляделся по сторонам и направился к дороге, к тому месту, до которого довез его извозчик.

Путь его проходил мимо чудом уцелевшей дачи с заколоченными окнами. Вдруг из-за угла этой дачи показался приземистый тип в долгополой, простреленной в нескольких местах шинели. Незнакомец двигался определенно навстречу Борису. Борис разглядел угрюмое, заросшее до самых глаз сивой щетиной лицо с проваленным носом сифилитика, щербатый оскаленный рот, волчьи глаза.

— Постой, господин хороший! — проговорил незнакомец сиплым жалостным голосом. — Постой, чего скажу!

— Мне с тобой совсем неинтересно разговаривать! — Борис прибавил шагу и изменил направление, чтобы избежать встречи с отвратительным субъектом.

— Постой, дяденька! Дай мильон жертве нещадной эксплуатации! — Субъект тоже изменил направление, чтобы перехватить Бориса.

— Ничего нету, и говорить с тобой некогда!

— Некогда, говоришь? — В сиплом голосе зазвучала ненависть. — Брезгуешь, значит, простым человеком? Стой, лярва, а не то хуже будет! — И сифилитик бросился наперерез Борису, вытягивая из-за пазухи самодельную заточку.

— Думаешь, я тебя испугаюсь? — выкрикнул Борис в злобную звериную физиономию, почувствовав вдруг легкое и горячее бешенство, какое, бывало, охватывало его перед боем. — Я махновской атаки не испугался! Я из Новороссийской бухты живым выплыл! Я из расстрельного барака невредимым выбрался!