Тьма над Петроградом

— Что ж сразу-то не сказали… — Звякнул засов, заскрежетали замки, и дверь с ревматическим скрипом отворилась.

На пороге стояла старушка в черном платке и длинной кофте. Старушка смотрела на Бориса испуганно и часто моргала.

— Какое же еще уплотнение? — проговорила она, пропуская Бориса в квартиру и запирая за ним дверь. — Мы уж и так живем как селедки в бочке! Куда ж еще плотнее-то? Мы все ж не херувимы святые, хоть немножко-то местечка нужно…

Борис внимательно пригляделся к старухе. Это выражение — «херувимы святые» — он когда-то слышал не раз…

— Меланья? — проговорил он неуверенно, поворачивая старуху к свету. — Ты, что ли?

— Ну, я Меланья, — насторожилась старуха. — А вы-то кто, к примеру, будете?

— Не узнаешь? — Борис сам встал ближе к свету. — Что, так изменился? А я, между прочим, только что из Озерков…

— Борис Андреич! — Старуха ахнула. — Неужто вы, батюшка? А я слыхала…

— Что слыхала — не поминай, — поспешно остановил ее Борис. — Слухи, они на то и слухи, чтобы не очень-то им верить и никогда не повторять…

Теперь он понял, что означал котелок, пририсованный в конце «индейского письма». По адресу, записанному условными значками, он нашел не самого Павла Аристарховича, а его старую кухарку Меланью.

Меланья отработала в доме Ртищева не один десяток лет, и Борис не раз и не два едал ее дивную стерляжью уху и котлеты де-воляй, жаркое из телятины и рыбное заливное, а ее чудесный смородиновый десерт и восхитительное полосатое бланманже он не мог вспоминать без слез. Летом Меланья, разумеется, выезжала с барином в Озерки, и когда дядя Па отправлялся в поход с «индейцами сиу», кухарка давала им с собой запас чудных яблочных пирожков.

— А где барин-то, Павел Аристархович? — проговорил Борис, понизив голос и нагнувшись к самому уху Меланьи.

— Ох… — она горестно сморщилась, приложила к глазам уголок платка, — такое горе, такое горе…

— Умер?! — ужаснулся Борис.

Ответить Меланья не успела.

— Это кто там пришел? — раздался у нее за спиной визгливый голос. — Это что, разве уплотнительная комиссия?

Борис оглянулся.

Только теперь он понял, что с лестницы попал прямо в кухню, плотно заставленную крошечными кривобокими столиками и шкафчиками многочисленных жильцов. На кухне не было никого, но зато из коридора выглядывало несколько озабоченных физиономий.

— Это племянник мой из деревни приехал! — сообщила Меланья любопытствующим и потащила Бориса за собой, шепнув: — Пошли, Борис Андреич, в мою комнатку, а то эти ироды так и вынюхивают…

— Что-то этот гражданин на деревенского не очень смахивает… — послышался за спиной Бориса подозрительный голос. — Надо бы документы проверить, что за племянник…

— Вам надо, Наталья Семеновна, вы и проверяйте…

Продолжения дискуссии Борис не расслышал, потому что Меланья протащила его по длинному коридору, заставленному бесчисленными сундуками и ломаной мебелью, затем нырнула в узенький коридорчик и буквально втянула в комнатку возле другой двери — дубовой, с резными филенками — и захлопнула за собой дверь.

Комнатка была так мала, что скорее напоминала не человеческое жилище, а внутренность сундука или чемодана. Большую часть этой каморки занимала узкая койка, аккуратно застеленная белым пикейным одеялом. Впрочем, и все остальное в этой комнатке было чистенькое и аккуратное — Меланья всегда отличалась пристрастием к порядку.

— Так что Павел Аристархович? — повторил Борис свой вопрос. — Неужели умер?

— Хуже, батюшка, хуже! — запричитала кухарка и снова промокнула глаза концом платка.

— Господь с тобой, Меланья! Что же может быть хуже смерти?

— Ох, батюшка, не скажи! Ежели приличная христианская кончина, так это разве ж плохо? Батюшка причастит, соборует, после отпоют, все честь по чести, в чистый гроб положат… свечи горят, иконка на груди — что ж тут плохого?

— Ладно, Меланья, не увлекайся! Что же с барином твоим случилось?

— Ох, батюшка Борис Андреич! Худо с ним случилось, лихо! В энту, в чеку окаянную попал!

— В ЧК? — переспросил Борис. — Да, я слышал, что он угодил в ЧК, но ведь это случилось, кажется, еще в девятнадцатом году… тогда как он мог… — Борис замолчал, он даже при верной Меланье не хотел говорить о цели своего приезда, да и письмо, найденное в дупле дуба, тоже не хотел упоминать.

— То, батюшка, было в девятнадцатом, это правда. Так то — давнее дело, тогда ему повезло, отпустили его. Хороший человек попался…

И она рассказала Борису, что когда Ртищев в девятнадцатом году попал в ЧК, он столкнулся там с одним из своих бывших студентов. Этот чекист поручился перед своим начальством за профессора Ртищева, и того, как ни странно, выпустили. Однако пока он находился в ЧК, квартиру его заняли, а все вещи растащили, и несчастный Павел Аристархович поселился на птичьих правах у своей верной кухарки, которая, как простая труженица и объект эксплуатации, получила эту самую комнатку размером с чемодан.

— Вот тут он, батюшка, и жил, кормилец мой! — причитала Меланья, обводя свою нищенскую комнатку красноречивым жестом.

— Где ж он спал? — изумился Борис.

— Так вот на этой кроватке почивал!

— А ты, Меланья?