Тьма над Петроградом

Шарманщик двинулся дальше, и через несколько минут двуколка с органчиком вкатилась на лужайку перед графским дворцом.

На лужайке толпилось человек тридцать разного странного народа. Здесь были и бывшие революционные матросы, опоясанные пулеметными лентами, в штанах широких, как Балтийское море, и бывшие крестьяне с дикими искорками в глазах, говорившими о нескольких месяцах, а то и годах, проведенных в Диком Поле под рукой батьки Махно; были здесь и бывшие петроградские курсистки, постаревшие и пообносившиеся за годы революции и войны. В общем, стороннему наблюдателю могло показаться, что на дворе стоит все еще девятнадцатый, а то и восемнадцатый год.

Перед этой разношерстной толпой прохаживался осанистый мужчина с длинными, лихо закрученными усами, как у знаменитого борца Поддубного. Этот усатый господин был одет в хорошо пошитый английский френч и отличные хромовые сапоги, заливисто скрипевшие при каждом шаге. На голове у него красовалась лихо заломленная кубанка. Обращаясь к пестрой толпе, этот господин говорил:

— …и когда наконец рухнет прогнивший кровавый большевистский режим, мы войдем в опустевшие города как победители! Нет, мы не войдем — мы въедем в них на белых конях свободы!

— Где ж столько белых коников-то наберешься! — донесся из толпы чей-то голос.

Усатый сверкнул глазами в ту сторону, но ничего не сказал, а только воскликнул с воодушевлением:

— Споемте, братцы!

Из пестрой толпы анархистов выдвинулась вперед тщедушная старушка в поношенной черной кофте и черной косынке, повязанной на коротко стриженных седых волосах. Сложив руки на животе, старушка запрокинула голову и тонким визгливым голосом запела:

Споемте же, братцы, под громы ударов,
Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
Под знаменем черным неравной борьбы,
Под звуки набата призывной трубы!

Остальная толпа довольно недружно подхватила:

Разрушимте, братцы, дворцы и кумиры,
Сбивайте оковы, срывайте порфиры,
Довольно покорной и рабской любви —
Мы горе народа затопим в крови!

Старушка-запевала начала было следующий куплет, но в это время бравый шарманщик закрутил ручку своего самоходного инструмента, механический орган издал простуженный скрежет, и из него полилась тоскливая мелодия. Шарманщик откашлялся и, немилосердно фальшивя, затянул:

Белой ака-ации грозди душистые
Вновь ароматом полны-ы…

Анархисты сбились и растерянно замолчали. Из их рядов вырвался здоровенный чернобородый детина — тот самый, что незадолго до того ловко орудовал плетью. Подскочив к шарманщику, он ухватил его за плечо, встряхнул и заорал:

— Ты, контра недорезанная, гидра поганая, что учиняешь? Провокатор чертов, растудыть тебя так! Песню революционную испортил! Да мы же тебя за это сейчас на осине вздернем, как иуду, как предателя народного дела и подлого буржуазного наймита!

Бородач хотел было сбить шарманщика с ног, но тот, с неожиданной для слепого ловкостью, сбросил со своего плеча руку и толкнул анархиста с такой силой, что тот отлетел на несколько шагов и шлепнулся на траву. Тут же вскочив, он вытащил из деревянной коробки, болтавшейся на боку, огромный «маузер» и навел его на шарманщика.

Дело завершилось бы трагедией, но тут глава анархистов, усатый господин в кубанке, вышел вперед и схватил взбешенного бородача за руку, воскликнув:

— Ты на кого, Савелий, руку поднимаешь? Ты в кого из своего «маузера» целишься?

— В этого подлого провокатора! — пропыхтел бородач, сверкая глазами.

— Нет, Савелий, ты поднимаешь свою грязную руку на народ! На тот народ, за кровавые муки которого мы мстим сатрапам! На тот народ, который вручил тебе этот революционный «маузер» и призвал тебя на священную борьбу! Потому что кто такой этот бедный слепой человек? Кто он такой, я тебя спрашиваю?

— Гад и провокатор! — выдохнул Савелий, с ненавистью глядя на шарманщика. — И никакой он не слепой! Ишь, как дерется ловко!

— Неправильно ты говоришь, Савелий! Этот бедный человек — он и есть наш великий народ! Это за его кровавые мозоли, за его погасшие глаза мстим мы кровавым сатрапам! И это не он слеп, Савелий, а ты! Потому что хотя глаза этого бедняка и не видят, зато он видит своим сердцем! Он пришел к нам, к борцам за народное дело! А ты, Савелий, поднял руку на него, поднял руку на народ…

— Говорю тебе, Игнат, никакой он не слепой! — прохрипел бородач, подскочил к шарманщику и ловким ударом сбил с него очки. Все увидели белесые незрячие глаза, слепо взирающие перед собой.

— Зачем же вы так, господин хороший… — с глубокой обидой в голосе проговорил шарманщик. Он опустился на колени и принялся шарить в траве, отыскивая свои очки.