Тьма после рассвета

Да уж, в заведениях общепита к людям относятся не как к гостям, а как к неодушевленному быдлу. Впрочем, общепит — не исключение. Взять хоть те же гостиницы, например. Леонид Петрович постоянно ездит в командировки и каждый раз, уезжая домой, проходит через унизительнейшую процедуру «сдачи номера» дежурной по этажу, которая приходит и проверяет, не спер ли ты графин для воды, стакан или пепельницу, полотенце или наволочку, не выкрутил ли лампочку из светильника, не сломал ли кровать или стул. Для них тоже ты не гость, а потенциальный вор и вандал. Где же то уважение к человеку, которое провозглашается с высоких трибун? С одной стороны, звучит лозунг «человек человеку — друг, товарищ и брат», а с другой — на каждом углу написано большими буквами «посторонним вход запрещен». Куда ни сунешься — ты всюду и для всех посторонний, хоть в ресторане, хоть в больнице, хоть в гостинице, хоть в театре. Тебе никуда нельзя, и для всех ты — тот, кто может что-то украсть или испортить.

— Вот скажи мне, Леня, как может рецидивист, совершивший в группе разбойный налет на инкассатора, взять и навертеть столько глупостей? Куда он мозги-то девал? — с искренним недоумением спросил Гордеев, закончив рассказ. — Мне всегда казалось, что человек такого пошиба должен быть… поумнее, что ли. Более предусмотрительным, более жестким.

Череменин достал вилкой еще одну рыбку, отправил в рот кусочек хлебного мякиша.

— Если бедность — мать преступлений, то недалекий ум — их отец, — изрек он задумчиво. — Это не я сказал, а какой-то французский философ, фамилию сейчас вспомню… Черт! Как же его?

— Ну, насчет бедности — это ты погорячился, — рассмеялся Гордеев. — Процитируй эту заумь любому оперу из ОБХСС, и они тебе быстро правду жизни объяснят. Да и у нас в уголовном розыске молодежь из обеспеченных семей частенько мелькает. Так что про бедность я не согласен. Ошибся твой француз.

— Подозреваю, что он и про недалекий ум ошибся, Витя. Давай по последней махнем — и убирай бутыль от греха подальше. Тебе еще работать надо, а мне хорошо бы пред ясны очи моей Надежды явиться в приличном виде, чтобы она носик не морщила. О, вспомнил! Лабрюйер!

— Чего? — вытаращился на него Виктор.

— Фамилия того философа — Лабрюйер. Без пол-литра и не выговоришь. А твой рецидивист не такой уж умный на самом деле.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что рецидивист. Значит, раньше уже попадался и сидел. Был бы по-настоящему умный — не попался бы. Так что не удивляйся его ошибкам и глупостям. Тех преступников, которые не ошибаются и не делают глупостей, мы с тобой вообще никогда в глаза не видели и дела с ними не имели.

— Интересная мысль, — хмыкнул Гордеев. — Тоже не твоя?

— Дочкина. Она у меня статистику любит, цифры всякие, таблицы. Вот провозилась всего-то три месяца с учетными карточками и вдруг заявляет, мол, вся эта ваша наука криминология — муть собачья и слова доброго не стоит. Представляешь? Вы, говорит, среднестатистический портрет преступника рисуете исходя из показателей в отчетности, подсчитываете, какой процент мужчин и женщин, какой процент несовершеннолетних, рецидивистов и все такое. А в отчетность и статистику-то кто попадает? Только те, кого вы сумели поймать. Кого выловили — на того карточку и заполнили, а из карточки данные перетекают в таблицу по форме два «О лицах, совершивших преступления». «А что ты, папуля, знаешь о тех, кого не выявили и не поймали? Какой у них пол, возраст, социальное положение, криминальная биография? Ничего вы о них не знаете. И латентность не учитываете. Поэтому среднестатистический портрет преступника, про который написано во всех учебниках, это чистая лажа». Прямо так и сказала, этими самыми словами. Вот ведь дожили, а, Витя? Соплячка, только-только со студенческой скамьи слезла, а уже всю науку готова спустить в унитаз. Ну и поколение выросло! Считают себя самыми умными, ничего святого для них нет.

— Но ведь она права, дочка-то твоя, — возразил Гордеев. — Если преступник не ошибался и не налажал, то мы и в самом деле его не видели, потому что так и не поймали. Вон нераскрытых дел — полный архив, хоть залейся. К нам в руки попадают те, кто недостаточно умен и плохо просчитывает. По-настоящему умные не попадаются. Получается, дурацкие ошибки похитителей вполне объяс­нимы?

— Получается так. Витя, когда ты своему человечку позвонишь насчет моей просьбы?

— Да прямо сейчас, — спохватился Гордеев, взял со стола записную книжку и потянулся к телефонной трубке.

На звонок никто не откликнулся.

— Суббота, — вздохнул он, кладя трубку на рычаг аппарата, — люди отдыхают, гуляют, в гости ходят. Только мы с тобой как два папы Карло на работе торчим.

— Таких пап у вас тут полное здание, и на Житной тоже, — засмеялся Череменин. — Как дозвонишься и договоришься, дай мне знать, ладно?

— Само собой.

Пора ехать домой. Леонид Петрович вдруг почувствовал тяжелую усталость после нескольких дней огромного напряжения. Третья рюмка была, кажется, совсем лишней. Впрочем, какая там рюмка? Обычный стакан…

***