То, во что верят все. Сказка об иудейской королеве-колдунье и её четырёх смертях

— Сам ты дурак,— мягко ответил мужчина-призрак. Потом тяжело вздохнул и сказал: — Эта книга не предсказывает будущее. Демоны, которых вызывают её заклинания, показывают то, что в будущем будут знать все, что останется в памяти большинства. Они показывают то, что большинство людей будут считать правдой о прошлом. Но ведь то, во что верят, и то, что было на самом деле, часто не совпадает.

Молчание длилось всего миг. За этот миг Давид успел почувствовать, что подыхает и поймать сочувственный взгляд Королевы, походя, но непреклонно приказывающий ему оставаться в живых. Она как-то незаметно оказалась рядом с ним и положила ему на плечо свою тяжёлую как бревно руку.

— Давай, друг мой, раскрывай свой мешок. Мне уже некогда разбираться с твоим капризным свитком, так что придётся тебе погадать для меня. Вернее, на меня.

Через несколько минут Давид уже пытался сосредоточиться на старческой, страшненькой улыбке своего колдовского зеркала. Ему сильно мешало воспоминание о печальной и почти нечеловеческой улыбке Королевы Благородных.

***

Колизей в Тиздре напоминал тяжёлое, грубое сырое тесто, прилипшее к огромным рукам, делавшим толстую лепёшку, и поднявшееся вслед за ними к одурело-синему небу насколько хватило липкости. А потом тесто схватилось и потемнело от времени и грязи. Арки, проходы ступени, тени были перемешаны так, что при долгом взгляде начиналась рябь и головокружение. А под всем этим в бесчисленных проходах и казематах годами копилась пыльная темень, воспоминания о страхе и крови, эхо выдуманных наверху сказок. И, казалось, всё это просвечивает сквозь камень.

Говорили, что катакомбы под Колизеем гораздо древнее, чем римская постройка, и тянутся далеко вглубь Тамазги и вдоль побережья.

Сейчас все проходы Колизея, кроме одного, были на высоту двух человеческих ростов завалены камнями. Как всегда, когда жители Тиздра использовали Колизей как крепость. Делали они это веками, это было нечто вроде местной традиции, как и восстание против чужаков. Самой захватывающей частью обороны обычно был момент, когда враг врывался внутрь и начиналась страшная и увлекательная резня в казематах и переходах. Сейчас этот момент должен был наступить с минуты на минуту.

Мусульмане уже неделю осаждали это жуткое укрепление. Защитникам приносили воду и продовольствие с побережья, доставляя их по подземным ходам. Днём раньше озверевшие от скуки телохранители Королевы даже стали швырять в осаждавших копчёной рыбой. Аместан ловко угодил какому-то знатному амазигу прямо в лицо, а потом ещё долго хохотал и прыгал по стене, уворачиваясь от стрел и копий.

Но мусульмане были как ветер, против которого бессмысленно что-то кидать. Настал момент, когда они вступили в Колизей.

Аместан вышел из тёмной арки и огляделся. На трибунах в иссиня-чёрных тенях, исполосовавших залитые тёмным зернистым золотом заходящего солнца камни, сидели сотни зрителей. Тени стали их телами, трещины в камнях — глазами и очертаниями лиц. Все, когда-то погибшие здесь на арене и в казематах, включая странно, по-человечьи сидящих зверей, с тупым интересом смотрели, как умирают после них. Легко перескакивая через трещины, Аместан выскочил на самую середину арены, развёл в стороны руки с флиссой и щитом и молча обвёл трибуны приветственным жестом.

— Давай-давай! Небось тут много твоих родственничков-рабов полегло! — крикнул кто-то из арочной темноты входа. Аместан подумал, что всё равно, где и кем умирать, лишь бы достойно, хотя это слово не всем может быть понятно, но ничего не сказал. Зато его тело отлично выразило невысказанную мысль, оно всё превратилось в непристойный жест в сторону кричавшего. На той стороне явно поняли и приняли оскорбление: со стороны голоса полилась брань, и кто-то быстро пошёл ему навстречу. Через миг выяснилось, что это Йизри, и они сошлись.

Поединок был таким долгим и муторным, что незаметно для себя подошедшие поближе воины обеих сторон стали ненадолго отворачиваться, будто им было неловко на это смотреть. Особенно смущённо выглядели мусульмане: ну, с Посланника что взять, он известный драчун и придурок, а что тут делает расчётливый и спокойный толстенький попугайчик Йизри, было совершенно непонятно.

Оба бойца были исполосованы и изодраны, из обоих сочилась кровь, но серьёзной раны никто так и не получил. Они запыхались и заливались потом, как загнанные лошади.

Вдруг где-то под землёй прокатился грохот, земля вздрогнула, и бой остановился. Йизри упал и явно не мог встать. Аместан с диким воплем кинулся прочь, за ним по пятам бежали его товарищи. Иссиня-чёрные тени смазались, трещины-глаза потеряли чёткость — мёртвым больше не на что было тут смотреть, и они потеряли интерес к происходящему.