То, во что верят все. Сказка об иудейской королеве-колдунье и её четырёх смертях

Снова раздался шорох, Давид покосился на хвостатых и успел заметить, как один из них немного переменил позу, а первый быстро, будто ящерица, передвинулся к нему опираясь на тощие руки. Потом в воздухе вдруг мелькнул красный огонёк, ударился в «лошадь» и рассыпался тучей искр. Это явно был горящий уголёк. Демон отпрянул, жутко захрапел и отступил во тьму, а Давид попытался унять дикое отвращение, вызванное удушливой вонью от разворошённого движениями обгоревших хвостов костерка.

Тем временем его начало вести: Давид опирался плечом о стену и вдруг почувствовал, будто то, что впереди него, это низ, и он туда скатывается. Ощущение было таким очевидным и сильным, что прекратить движение он не мог, хотя разумом отлично осознавал истинное положение вещей.

Его чуть не привело в себя раздавшееся сзади жуткое, скрипучее хихиканье. Давид вывернул голову и увидел стоящую на границе света скрюченную фигуру, похожую на мающегося животом богомола размером с ребёнка. Фигура мерцала и дрожала в такт кошмарному хихиканью, она то почти припадала к земле, то достигала полусогнутого положения.

Снова раздался ящеричный переступ когтистых рук, шорох рассыпающихся углей, треск потревоженного огня, и Давида накрыла с головой новая волна рыбно-горелой вони. Хихиканье стихло. Давида вынесло из комнатки с костерком и погнало в неизвестном направлении.

Он цеплялся за стены, ломал ногти, пытаясь остановить своё «падение», но «катился» вперёд и вперёд. Голова кружилась, в животе сжался твёрдый комок.

Он вдруг почувствовал непонятную лёгкость. Казалось, верёвки, много лет привязывавшие к его спине мешок с камнем, перетёрлись, бремя спало, а у него просто заняло время понять, что он свободен. Желтоватый маслянистый туман, постоянно висевший в его душе, как болотное марево, рассосался. В многажды ушибленной о камни подземелья голове наступило прозрачное утро. Давно потерянные игрушки-воспоминания вдруг обнаружились на самых видных местах. А в самом освещённом месте сидел прежний Давид и исподлобья смотрел ему в глаза.

Ты стал игрушкой мелкой нечисти, сказал он себе. Мелкой, жалкой, местной нечисти. А раньше знал имена Ангелов, под пятой любого из которых эта нечисть хрустнула бы, как стайка жуков.

Давид недоверчиво заглянул туда, где раньше находил в себе Силу. Её, разумеется, не было, соты были пусты, остались только присохшие крошки. Но злоба, чёрная и суетливая злоба на себя продолжала шарить вокруг, переворачивая всё внутри вверх дном.

Вдруг он вспомнил маленькое заклинание защиты пути, переделку одного из Псалмов, которому его научил отец и которое там, где они жили, знали все иудеи от мала до велика. Это была скорее присказка, чем прямо «заклинание», но эти слова всегда действовали. Это заклинание было как простенькая старая вещица, грубая, но часто используемая, неизвестно как переходящая от поколения к поколению, неизменно переезжающая в новый дом и почти никогда не теряющаяся, как мелкая бытовая мудрость.

Давид начал бормотать заклинание, хотя в его положении это было довольно трудно. Ещё труднее было поверить, что его бормотание хоть как-то поможет.

Когда перестаёт казаться, что низ находится впереди тебя, и он возвращается на своё законное место, единственный выход, чтобы не сойти с ума — упасть. Давиду пришлось довольно долго лежать, восстанавливая своё представление о пространстве и дыхание. Его трясло от тихого смеха, и это сильно мешало обеим задачам.

Потом он снова шёл наобум, ничего не чувствуя и ни о чём не думая. Полумрак снаружи, такой же, только чуть более тёплый, полумрак — внутри.

Оказавшись в очередной небольшой пещере, он заметил справа какое-то светлое пятно, но если бы не раздавшийся с той стороны шорох, прошёл бы мимо.

Возле стены сидела обнажённая, безобразно толстая старуха, словно младенца держащая большой продолговатый камень.

Она подняла голову, и Давид почувствовал взгляд, расковыривавший его будто ржавым гвоздём. При этом глаз старухи он не увидел, может они были слишком маленькими. Висящее вокруг молчание вызывало в нём всё большую растерянность.

— Ему нечего кушать,— сказала старуха тихо. Боль с которой она это сказала мгновенно пропитала одежду и тело Давида. Как горький травяной сок. Как паучий клей.— Может, ты его покормишь… Иначе он умрёт. Иначе ведь…

Давид не мог пошевелиться от страха, отвращения, жалости и чего-то ещё, чего не мог ухватить. И тут старуха слегка дёрнула жирными руками и плечами.

Старуха едва шевельнулась, но продолговатый камень с бешеной скоростью полетел в сторону Давида. Тот отпрянул, и ещё успел понять, что сделал это слишком вяло, но теперь поздно, поскольку острый конец с похожей на рот щербиной уже в паре пядей от его лица, когда кто-то невероятно сильно и быстро отбросил его влево. Давид упал, камень тупо клюнул стену над ним и рухнул вниз, больно ударив Давида по ноге, каменная крошка оцарапала его правый висок.

Дикий крик, смешанный с воем и рыданием, зашатал стены пещеры.

— Ребёночек мой, ребёночек мой, ребёночек мой!..