То, во что верят все. Сказка об иудейской королеве-колдунье и её четырёх смертях

Он рубил дерево во фруктовом саду, а оно пыталось от него отшатнуться, но не могло. Он придерживал его за ветку, а оно пыталось несколькими более тонкими отростками расцарапать ему лицо, словно защищающаяся тощая девчонка.

А потом он видел, как медленно идёт по полю с факелом в руке. Поле было усеяно людьми с факелами в руках, дым стелился, доходя до пояса, как бурлящая вода, сладко и удушливо пахло сгоревшей травой.

Этот запах застревал в ноздрях и долго не исчезал после пробуждения.

***

Никто не удивился, когда через два года атаки собравших свежие силы мусульман возобновились. Это было похоже на постоянный, колючий, жестокий ветер. Против такого не плюнешь, да и идти против него трудно. Атаки отбивали с тем или иным успехом, сохраняя большую часть Тамазги спокойной и цветущей, только краешек её потихоньку пригорал и крошился.

Тут и пришло в Тиздр посольство от Хасана с очередным предложением принять ислам, присоединиться к дальнейшему походу и получить долю в добыче. Многие, чья верность Королеве по разным причинам пошатнулась, пытались убедить имазиген джерауа согласиться, но натыкались на мрачное молчание. Аместан в эти дни, кажется, вообще перестал замечать окружающих: ходил, гладил стены, разговаривал с травой. Жившие в Тиздре иудеи держались нарочито отчуждённо, чтобы никто не подумал, будто они пытаются на что-то повлиять. У всех было тяжело на душе.

С посольством прибыл похожий на толстого, весёлого попугая амазиг по имени Йизри. Он везде лез, со всеми разговаривал, шутил, не обращая внимание на тяжёлые, чёрные взгляды. Его носило по Тиздру словно по велению ветра. И совершенно случайно занесло в дом, где отдыхал за беседой с хозяином молодой человек. А хозяина ветер как раз унёс и остались они вдвоём в прохладной, полной сдержанного беспокойства комнате.

Ах, тот самый Халид! Как приятно! Да неужели всё правда?! Какая интересная судьба! И ты теперь, значит… Ах, не значит! Ведь у тебя остались родственники в… Да, конечно не там, там их нет, понятно! И веру переменил? Не потребовали? Ну надо же! Значит, мы единоверцы!

А как же будет дальше, сынок? Мы ведь как ветер, против которого плевать… Ты, говорят, всегда был очень привязан к родне, которой у тебя нет ни там, ни там, ни там… Вот так уходишь в поход, и ещё долго можешь не знать, что случилось с родными. Да, и со мной может случиться что угодно, но ведь меня ждут, и если…

Написал бы ты Хасану, сынок. Он поймёт, он мудрый человек. Напиши про всё, что узнал сидя здесь. И он поймёт. И родичи твои поймут, и будут рады. Это ведь так обидно и нелепо, когда люди гибнут, даже не понимая за что… Молчу, молчу!

***

Йизри пробирался через скомканное одеяло Магриба в Барку. Надетый на его шею амулет превращал его для всех глядящих в чересполосицу чёрных теней от сухой травы и рябь выкопанных ящерицами ямок, а для всех слушающих — в невнятный шум суетящихся зверей и трущихся веток. Шёпот баркских ведунов делал его неинтересным и незаметным, как старая кость или высохший скорпион. Имазиген напрасно искали его повсюду.

Халид оказался умным мальчиком! Когда посольство уже готовилось к отъезду, увозя ожидаемый отказ, он прискакал и сунул ему в руки хлеб, «в дорогу, во имя Аллаха». Молодец. Йизри не сомневался, что в хлебе лежит то, что нужно, то, за чем он ехал. Иначе и быть не могло.

Сразу после отъезда посольства Королева с распущенными волосами вышла из дворца наместника, и бродила по улицам Тиздра, громко крича:

— Ваша погибель в хлебе… в хлебе, недавно взятом в дорогу…

Люди пугливо отпрыгивали с её дороги. Они слышали скрип и тяжкий гул огромного шара солнца, перекатывающегося через их страну и вдавливающего их во тьму. Духи с интересом смотрели из тёмных проёмов окон в залитых закатным светом стенах. Аместан и ещё несколько телохранителей Королевы, следовавших за ней на некотором отдалении, обменялись несколькими фразами и двое из них сломя голову убежали прочь. Так получилось, что именно эти люди, жившие при Королеве-колдунье и евшие с её рук, были, поневоле, основными толкователями её пророчеств. Так что меньше чем через час в темнеющей Тамазге стало слишком тесно для зверей и чудовищ, она наполнилась топотом копыт и мельканием огненных точек. Меньше, чем через час, Королева удалилась в дальние покои и не выходила оттуда несколько часов, шепча молитвы и заклинания в острые уши рыжего огня.

Посольство нагнали довольно быстро, но того, кого искали, здесь не было.

Когда Йизри наконец доскакал до Барки, его быстро провели к Хасану.

Он молча вручил своему повелителю хлеб. Тот помедлил один миг, а потом улыбнулся. Понял.

Хасан быстро разломил хлеб, вынул кусок пергамента, развернул его и остолбенел: тот был почти совершенно чёрным, будто попал в огонь. Обгоревший кусок был весь испещрён буквами, но прочесть можно было лишь несколько слов и отдельных букв.

Хасан молча показал пергамент Йизри.

— Он бы не посмел…— пробормотал посланник в растерянности.— Ни за что не посмел бы.