То, во что верят все. Сказка об иудейской королеве-колдунье и её четырёх смертях

Он хотел было поехать за советом к тем, кто, как он знал, тоже занимался Тайным Знанием. Но вспомнил, как перетёрлись в последние два года и без того ветхие верёвочки его отношений с единоверцами, вспомнил поджатые губы, смотрящие сквозь него глаза. Злоба заметалась, судорожно роясь в его мыслях, пока не нашла ту, что искала: спрашивать совета не у кого.

Тогда Давид решил сломать эту стену и начать спрашивать у зеркала, хотя при мысли об этом всё в нём тряслось от ужаса.

Старое, потемневшее и какое-то облезлое зеркало, всё в странных полосах и царапинах, стояло на низком столике, и со старческой вялостью отражало свет масляной лампы, превращая его в неправильный мутный круг. Долгое время оно словно не слышало заклинаний. А потом глянуло исподлобья, мигом превратившись из старого, потерявшего память нищего в старого темнолицего колдуна. По краям расплылись и вытянулись тонкие, похожие на человеческие тени, иногда наплывавшие на ровный свет в середине зеркала.

Он просто спросил о будущем, не называя ничего конкретного. Тени у краёв зеркала задрожали, потом словно кто-то тёмный наклонился поближе к поверхности, стараясь разглядеть, что там за ним, мазнул по поверхности тонкой рукой и…

Он увидел залитый радужным, волокнистым светом, будто увиденным сквозь слёзную пелену, роскошный дворцовый зал, полный чёрных силуэтов. На стоящем на возвышении троне восседал облачённый в сверкающие одежды человек с лицом голодного хищника. Дымили чёрные факелы, добавляя в величественную картину мрачности. Человек вскочил с трона, взмахнул рукой и силуэты вокруг него взволнованно зашевелились.

Потом зал пропал, и в зеркале появилась такая же радужная, до боли яркая пустыня, чёрные очертания окружённого стеной города с иглами минаретов и чёрные вереницы пеших и всадников, идущих в сторону туманно-серых гор. Это была тоже очень величественная и мрачная картина.

Преодолевая тошный страх и отвращение, Давид позвал тех, кто показывал ему эти картины и потребовал объяснений. Тихий, шипящий голос стал нашёптывать, нашёптывать, вязать и перекручивать тёмные нити слов…

Давид почувствовал, что у него рябит в глазах, а от едкого света выступили слёзы, в тумане которых прилипшие к краю зеркала тени стали слишком широкими, даже выступающими за раму, шарящими тёмными пальцами по векам…

Он быстро провёл правой рукой по глазам, смахивая с них липкие слёзы и пальцы, а левой махнул наугад в сторону зеркала. К счастью, попал, и почувствовал, как оно падает.

Он снова был в холодной пещере в обнимку с жалостью к себе и тошнотой. Опрокинутый котёл как идиот раскрыл круглый рот с остатками каши.

Вот, значит, как: мусульмане вернулись от стен Карфагена в Барку[5], и там их полководец Хасан решил идти войной на королеву Дихью.

Желание поговорить с Королевой зрело ещё два дня. Давид так до сих пор и не решил, стоит ли верить в её пророческий дар, но ему казалось, что она не может знать того, что теперь знает он. И эта мысль вызывала лихорадочное беспокойство и предвкушение.

Завтра, решил Давид, надо собираться в путь, но спешить незачем: когда ещё мусульмане доползут из Барки…

***

Несколько дней они отсыпались днём, а по ночам сидели, скрючившись каждый над своей игрушкой: Маркунда — склонившись над кипящим котлом с каким-то жутко воняющим варевом, а Малик — над чистой тряпочкой с рассыпанными на ней палочками и косточками. Он, впрочем, мог и не сидеть, благо уже давно понял, что в данном деле его гадания не помогают, но поскольку делать было всё равно нечего…

— Да вот же он! — в одну из ночей Маркунда схватила своего товарища за затылок и почти ткнула лицом в котёл. Тот только дёрнул головой, сбрасывая бесцеремонную руку, но утонувшее в паре лицо не отдёрнул, только сильно прищурился. Маркунда ткнула пальцем в варево, Малик прищурился ещё сильнее.

— Что-то похожее на небольшой пчелиный рой…

— Смотри внимательно, египтянин,— усмехнулась колдунья.— Занимаясь некоторыми вещами, колдуны собирают вокруг себя столько всякой дряни, что к некоторым опасно даже просто приближаться, не то что…

— Это… нечисть?

— Ну да.

— Поэтому я его и не мог найти, не видел?

— Ага.

— И когда мы начнём к нему приближаться, они…

— Встанут на нашем пути. Разумеется, он же, сам того не понимая, кормит их собой. Пойди, вырви у собаки кусок мяса из пасти! Бедный мальчик!

— Ты стала такой доброй! Пожалела этого дурачка, меня не называешь больше «арабом»…

— Но ты же перестал вести себя, как попавший в стаю гиен щенок.

— Как ведут себя щенки в стае гиен?

— Пытаются вываляться в падали пострашнее, в какую ни одна гиена не полезет…

Малик обиделся. Но потом они скакали верхом почти целый день и обиду растрясло. А когда солнечный свет стал тёмно-золотым и слабым, они въехали наконец то ли в большое селение, то ли в небольшой городок.

Оставив лошадей в неприметном закутке, парочка медленно побрела к теплющемуся в центре селения базарчику.