Точка и линия на плоскости

Вот какие чудеса происходят, когда критики второй категории начинают щеголять своими познаниями западного искусства!.. Художников они охотно обвиняют в художественной безграмотности. Ну что же! Взявший меч от меча и погибает!..

Когда дело доходит до терминов, которые так украшают статью, дают ей столько вескости и апломба, то критики щедрою рукою сыпят такими словечками, как «сочно», «широко», «воздух», «задние» или «отдаленные планы», «формы», «рисунок», «перспектива» и т. д. Тот же г. Си-в берется решительно судить художников в области хотя бы того же рисунка. И у этого же г. Си-ва мы находим следующее восхитительное по наивности место: «Фигура крестьянина кажется слишком короткой… и это отчасти, как нам кажется[158], происходит оттого, что изгиб тела, которое опирается на забор, мало чувствуется от отсутствия теней в нижней части фигуры». Г. Си-в, уже года и года пишущий об искусстве, должен бы, кажется, знать, что изгиб тела определяется не тенями, а именно тем рисунком, о котором он так любит говорить. Голый контур даже есть вполне достаточное средство для выражения всякого движения, и «тени» здесь ни при чем. Могу уверить критика, что и нижеследующие его отзывы и выражения доставляют немало развлечения и удовольствия художнику: «Большая картина г. Порецкого „Мавзолей Тамерлана“ представляет интересный тип среднеазиатских купольных построек», «в пейзаже мало чувствуется глубина планов», не говоря уже об этюдах и картинах В. В. Верещагина, у которого «и в карандашном рисунке выбраны типы, полные этнографического и психологического интереса», «картина… мало представляет психологического интереса, потому что изображенные китайцы обращены спинами к зрителю». Психология, археология, этнография! Но при чем же здесь искусство? Интересно бы слышать мнение критики хотя бы о Тициане, но, конечно, мнение, основанное на собственном художественном образовании, а не почерпнутое из Энциклопедического словаря.

Увы! Гг. критики прибегают и к этому источнику, сдабривая его полезные сведения своими мыслями. Но вот именно это стремление сказать и свое словечко коварно обнажает бездну художественной безграмотности ценителя искусства. Уже упомянутый г. Антонович стал именно на этот скользкий путь, желая уяснить себе, а главное – своим доверчивым читателям, импрессионистское направление в искусстве. В какие дебри забрался критик, следуя этому пути, увидит каждый, хотя бы и слегка причастный интересам живописи. Вот что пишет г. Антонович: некоторые французские художники «освободились от странностей техники (курсив г. Антоновича) импрессионизма первых дней, вроде причудливого колорита, зеленого воздуха, голубой растительности и прочих нелепостей». Когда же мы освободимся от таких нелепостей, где колорит, воздух и растительность называются… техникою?

Я думаю, что сделанных мною выписок для характеристики художественной безграмотности многих русских критиков, их беспримерной смелости и самодовольства вполне достаточно. Если же читателю покажутся мои утверждения малообоснованными, то прошу его прочесть целиком любую статью любого из названных рецензентов: там он найдет столько любопытных примеров, подобных приведенным, что не раз спросит себя в недоумении: верить ли глазам своим?..

В заключение я укажу на то, что с легкой и невежественной руки Макса Нордау «художественные» рецензии переполняются указаниями на болезненность новой школы в искусстве, на психическое расстройство современных художников, которых гг. критики остроумно предлагают поместить в кунсткамеры, паноптикумы и сумасшедшие дома. Особенно много таких лестных пожеланий высказано по адресу последней выставки Товарищества московских художников, чем последние в значительной мере должны быть обязаны Г. И. Россолимо и его лекции «Искусство, больные нервы и воспитание». Я был лишен удовольствия слышать ученого лектора и только по краткому сообщению газет узнал, что д-р Россолимо в своей речи «обрисовал все роды искусства, выяснил разнообразие процессов творчества… и пришел к заключению, что это новое искусство – не что иное, как продукт творчества болезненного ума… дегенератства». Спасибо д-ру Россолимо, который, «заканчивая свой в высшей степени интересный доклад, сказал, что лечить искусство, конечно, нельзя». Это, конечно, очень жаль. Интересно бы видеть в руках такого знатока «всех родов искусства» и, наконец, д-ра медицины, открывшего притом «все разнообразие процесса творчества», таких хотя бы «дегенератов», как Штук, Тома, Ленбах, Бёклин! И какая бы была у названного психиатра практика: художники, скульпторы, открывающие уже много лет огромные выставки нового искусства, все немецкие Secession’ы, профессора академии, архитекторы, здания которых покрывают теперь Европу, композиторы, наполняющие целые программы концертов, все эти moderne Meister, artistes modernes прекратили бы свои бесчинные творения, сидели под крепким замком колоссальнейшего «желтого дома» и были в полном распоряжении лектора, которого публика «наградила аплодисментами».