Точка и линия на плоскости

«Все свободны, – говорит великодушный г. В. Г., – и художник, и критик, и публика». Так пусть и я воспользуюсь этой свободой и скажу всем поименованным критикам и толкователям современного искусства: вы – наги! Прикройте наготу вашу или сидите дома, ибо без одежды выходить на публику стыдно… Этими словами я только взываю к стыду гг. критиков, который все же, думается, должен у них быть.

Корреспонденция из Мюнхена [159]

I

Международная выставка Сецессиона

После некоторых внутренних неурядиц и столкновений молодых членов Сецессиона со «стариками» (в число которых отнесен уже и Ф. Штук), а быть может, главным образом вследствие начавшейся конкуренции с Берлином из-за титула «Kunststadt» руководители и заправилы мюнхенского Сецессиона, очевидно, решили в этом году постараться.

После блестящего начала и сравнительно быстрого успеха у наиболее художественной части публики выставки Сецессиона как-то вдруг поблекли. В каталогах по-прежнему стояли те же возбуждавшие живой интерес имена местных художников, а между тем казалось, что по стенам висят «те же», уже давно виденные вещи, только как бы полинявшие, – вещи, исходная точка которых вследствие буквального повторения утеряла блеск свежего замысла, в которых темперамент заменился «приемом». Одним из отрадных исключений в этом случае являлся Людвиг Гертерих, который, вопреки своему профессорству, с беспокойством, свойственным большей частью только молодому художнику, отворачивался от своего «успеха» и ставил себе постоянно новые задачи. В то же время Сецессион перестал искать и привлекать на свои выставки иностранцев (ведь ему в свое время был обязан Мюнхен «открытием» шотландцев, русских и скандинавов); в нем стал мало-помалу, из года в год сильнее застаиваться чисто местный Сецессионный воздух – воздух «новой академии».

Благодаря этому начавшемуся застою Мюнхен (die Kunststadt München) лишь в этом году в первый раз видит у себя Зулоагу. Организаторы выставки позаботились достать у Бременского художественного общества известный, кажется, всему свету портрет актрисы Консуэло (см. репродукцию в «Мире искусства», 1901 г., № 8–9). В первый же раз мы видели в Мюнхене А. де ла Гандара, приславшего портрет президента парижского совета Эскюдье и «Спящую молодую женщину» – вещи, отличающиеся спокойной величественностью и серьезностью рисунка и простой живописи. Сецессион дает нам случай видеть и несколько первоклассных французов: здесь есть «Бурный вечер» Менара, огромная «Процессия» Котте, построенная на противоположении целого хора ярких красочных пятен (фигуры в бретонских костюмах, хоругви на солнце) к спокойно обобщенной тени, в которой потонули группы фигур по бокам и весь пейзаж сзади; хороший Бланш, чудесная небольшая вещь Аман-Жана (светлая дама с черным веером) и 12 скучных картонов (рисунки для госпитальной капеллы в Берке) Бенара. Из англичан мы встречаем прежних постоянных участников мюнхенского Сецессиона: Остина Брауна, Брэнгвина, Грейфенхагена, Лэйври, Невена дю Мона, Алекса, Роша и т. д. в заключение с обангличанившимся Сантер’ом, который на этот раз не внес в свой «Утренний разговор» уже ни одной краски, кроме серовато-белой и черной, чем и обеспечил себе безусловную гармонию. Кроме нескольких малозначительных итальянцев и, кажется, одного венгерца, Сецессион получил несколько вещей из различных немецких городов. Ганс Тома прислал свое «Стадо коз» (см. репродукцию в «Мире искусства», 1901 г., № 8–9) и свой тихо-поэтичный «Летний пейзаж», писанный еще в 72-м году, – вещи, к которым так хорошо подходит немецкое слово «echt»[160]. Из берлинских сецессионистов, поддерживающих сухо-официальную связь с Мюнхеном, мы видели две хорошие вещи Лейстикова и не очень плохого Л. фон Хофмана.

Что касается самого Мюнхена, то нужно прежде всего отметить молодого художника Цихтенбергера, выставляющего только второй раз.

Его редкая любовь к «живописи» попала на благодатную почву удивительно тонкого чувства меры и ясного понимания смысла красочного пятна. Его интерьеры, чистые образцы интимной живописи, – источник наслаждения для настоящего гастронома краски. Из молодых же очень интересен Экстер, который оставил свой стиль «Jugend» и обратился больше к живописной стороне. Франц Штук дал, кроме обычных за последние годы «продажных» голов и портретов, большой двойной портрет: сам он стоит в своей мастерской перед большим, еще нетронутым холстом и как бы готовится писать стоящую перед ним жену. Уде, Хаберман, Замбергер, Кайзер, Беккер, Келлер, Ройтлинген и из молодых Шрамм, Янк, Винтерниц не изменились ни на волос. Думается, что они могут теперь писать и с завязанными глазами.

II

Годичная выставка Glaspalast